От Булгакова
Не бывало же так,
чтобы стало, как было,
что случилось – факт,
пусть он и постылый.
Право
Поэтов любят после смерти,
сторочкослагателей при жизни.
И всё же выстоять сумейте,
когда вы не нужны отчизне.
Страна – родимая
и зверь она!
Страна – в надежде
и изверена…
Аршин сломали,
не измерена
страна –
республика-империя.
Канат над пропастью
натянут,
ступай над жизнью
необыденной:
и ладан в ней, и смрад
портянок,
и этим мы
кого обидели?!
Что не скажи, то в пику ндрава
постмодернистского плевателя.
Мой слог давно имеет право
сам выбирать себе читателя.
Пушкин
Черты ненужные сотру,
какие б царь не принял позы,
чем был бы памятник Петру
без пушкинских стихов и прозы?
«Реве та стогне…»
Давно тебе не гладил волосы,
прости и не гляди с укором!
Проходит время гладиолусов,
зазимок в дверь ударит скоро.
Неласковым я вырос
сызмала,
брал всё терпением, -
не голосом,
не поддавался ложным
вызовам,
в хор не ходил, пел песню
соло сам.
В краю не пуганых неясытей,
где небылицы об отчизне
моей вбивают деткам ясельным,
не знающим о жизни-тризне…
«Реве та стогне…» не допели мы,
примёрзла в горле песнь Тарасова,
и сгусток крови вишней спелою,
застыл в краю, в котором здравствуем.
Язык от Вильнюса до Киева
не доведёт без переводчика,
ликует шустро нечисть Виева
русскоязычного наводчика.
Давай с тобой уйдём мы
во поле
изъятые из обращения
средой, где мозг загажен
воплями
о покаянии-отмщении…
Давно пора на воздух выйти нам.
Смахни горючую-горячую:
моя неласковость чувствительна,
нежнее темечка дитячьего.
Толпа и митинг – знак
безлюдия,
оно стозевно, обло, лайя…
И в нём шепчу, что я
люблю тебя,
и ты люби, не умирая…
Лермонтов
За выпад шпажный лермонтовской лиры,
кто из друзей его не осуждал?
Мишель гармонии искал в подлунном мире,
мишенью став, сражён был наповал…
Монолог нацпатриота*
- «Клеветникам России – не поэзия,
их автор подозрительно курчавый,
отцовский ломик строк стихов полезнее,
хрустели черепа под ним так славно!
Отцовский ломик пронесу под стёганкой,
и ночью сковырну под бронзой вражьей
надписи,
вот так вонзался он почти что в сто голов,
и в гараже** цветками кровь взрывалась
над песком!
Не заржавел отцовский ломик от бездействия,
не затупился он, вонзаясь, в твёрдость
костную,
свершаю за церковною оградой месть свою,
и с ним я к вам ещё нагряну в гости я.
* В одну из январских ночей 2020 г. неизвестным вандалом была предпринята очередная попытка осквернить памятник Ганнибалу и Пушкину в Вильнюсе. С боковой стороны пьедестала сорвана доска с фамилиями спонсоров проекта.
** 27 июня 1941 г. в каунасском гараже компании «Летукис» свершилась кровавая расправа над городскими евреями. По воспоминаниям очевидцев «молодой парень 16 лет с засученными рукавами, вооружённый ломом, убивал им в затылок людей, подводимых из группы задержанных. Около 50 человек упало ему под ноги. Отложив ломик, побежал за аккордеоном, затем, взгромоздившись на гору трупов,заиграл национальный гимн. Любопытствующая толпа запела.». (Ю.К.)
Толстой бы…
Знал бы, тогда выздоровел,
встал бы он и перекрестился,
замер бы, бороду ввысь задрав,
Озолин* бы не застрелился.
* Начальник станции Астапово Иван Иванович Озолин, уступивший свою комнату великому старцу 31 октября (13ноября) 1910 г. свою комнату, был потрясён смертью писателя, тяжело заболел и 15 ноября 1913 г. в возрасте 40 лет умер. По другим сведениям застрелился, оставив сиротами шестерых детей.(Ю.К.)
Рай в Таррагоне
Я устрицу ем запивая
холодным испанским вином,
креветка хрустит золотая…
Зачем мы сидим здесь вдвоём?
А помнишь, мне горло вспороли,
чтоб выжечь вслед скальпелю рак,
готовя к покойника роли,
так что же, скажи мне, не так?
Ни капли во мне нету бродскства
и рыженького волоска,
надмедного превосходства,
прищура зрачка свысока.
Осколки зеркал отражают
нас вместе и адскую жуть
дрейфующей в волнах державы,
смывающей скользкую муть.
Ну, что от меня ещё хочешь?
Я выжил себе вопреки,
а ты, словно надфилем точишь,
и в полдень не вижу ни зги!
Вот правнук уже скоро пискнет,
а я, что мальчишка во ржи…
Напильник не высечет искру
живую. Его отложи.
Жуй устрицу, рябчика тоже,
брюле с ахинеей смешай.
Сидим. Друг на друга похожи.
И это по- твоему рай?!
Но всё же тебе благодарен
за вечный в душе неуют,
за то, что и в пьяном угаре,
я верил, что сядем мы тут.
К Чехову
Афористов, куда не гляньте…
За вопрос, Антон Палыч, простите ли,
если краткость – сестра таланта,
кто у брата с сестрой родители?
…Сказку жаль
Миф «… от моря до моря» в темя
год за годом вбивают в народ.
А пока на Литву хризантемой
кареглазой солнце плывёт…
Полумесяца серп наточен,
ищет горло дамасская сталь,
миф «… от моря до моря» точно –
сказка детям. И сказку жаль…
Блок
“In versus veritas”*, сначала
он на салфетке написал…
И зачеркнул. Хрусталь бокала
пропел:”In-vi-i-no**… в пьяный зал.
* Истина в стихах (лат.)
** В вине (лат.)
Заложник
Ехидный голос из зала:
"Это о ком, о Литве или любимой?"
Свыше, ох, сорока лет терплю в плену,
я уже заражён стокгольмским синдромом
и железную цепь я свычно тяну
от аэропорта, вокзала к дому.
В истеричный вернувшись свой неуют,
что до нервов искусан бешеной лаской,
где в углы закатилась сверкучая ртуть
я вхожу, улыбаясь: «Каторга, здравствуй!».
Я вдохнул отравленный воздух-дым,
да, конечно, и сладок он, и приятен,
как тогда, когда был сам молодым,
всякий встречный, когда
твой друг- обниматель.
Авангардная рифма кровь и любовь
новизною пронзала душу и тело,
и хрустела в зубах забавно морковь,
и сластил языки поцелуй неумелый.
Да, полвека почти что в плену терплю,
где в любую секунду жахнет шахидка.
Но успею ли выдохнуть ей: люблю
до разрыва двоих связующей нитки?
Ахматова
Годовщины
Тринадцать лет прошло, разматывай
клубок сомнений в скорбный час:
в день смерти Сталина Ахматова
покинула надменно нас.
Indepedence*
Мой суверенитет нарушен трижды:
когда, зачем и кем, не вам ли знать…
И независимость соплями брызжет,
так высморкайся ты, япона мать!
Нас ловко провели. Из санкюлотов
все, как один, ушли в торговый ряд
политики, измены… Без пилота
над пустырями грифами парят.
Сирень могла расти. Но рапс нужнее.
И поздно рвать на чём-то волоса…
Своих границ теперь не сдам уже я,
пусть льют мне вслед помои заглаза.
* Независимость (англ.)
Цветаева
Пряма до гробовой доски,
и к сваре свор была сурова,
повесилась, презрев свой скит,
не оболгала жизнь ни словом.
Зеркало
Вышли Зане и Паче,
каждый и штырь, и мачо,
к зерцалу:
что они значат?
Вотще друг друга
фуячат.
Заранее, значит,
задача маячит,
загнанная удача?
Кто по ним плачем
путь обозначит?
Время – цирюльник бреющий,
я же в полёте бреющем
над фиглями
и над миглями,
и раскалёнными
тиглями.
Втуне старело зеркало,
подслеповато зыркало
зёрнышками-зеницами
зоренькою-денницею.
Раму не моет мама,
в раме темна амальгама,
в горле – ни грамма,
ма-а-а-ма…
У храма:
- Где твоя дама?!
- Тама…
- Где ж твоя Марфута?
- Тута, тута…
Крякает в луже утка:
- Я ли не президентутка?!
В зеркале – тусклый блик,
это пикирует МиГ.
Можно писать и так,
если ты не дурак.
Ходасевич
От спичей, кличей вянут уши,
слух бы замкнуть! Замолк до срока.
И, молвив: “Cку-у-ш – но,”- равнодушно
из глаза выплюнул монокль.
Ангел в сирени
Выйдешь, закуришь, дымком проникающим сыт,
глянешь вокруг, и навалится скука:
город немее, чем брошенный памятью скит,
и тишина надрывается в уши без звука:
не по тебе ещё колокол молча звонит,
не по тебе скорбно воет на кладбище сука.
Чу! Вот откуда-то сбоку шмыгливо возник
скользкий старик, притворившийся интеллигентом,
по театральному он маскирует свой лик,
вечный агент зашифрован тройною легендой.
Вывернет слово, поверившего улестит,
скос подбородка смягчая улыбкою кроткой,
прикус гадючий ползучей учтивостью скрыт,
загримирован по-мастерски шерсткой-бородкой.
…в мусорном баке копается ветхий старик,
тусклая радость слезится с бомжиного века,
корку нашёл! Исторгает утробою вскрик:
- Без справедливости нетути прав человека!
Тихо кругом. Лишь ворона перо распахнёт
над не единожды раз поругаемым храмом
чёрным лохмотьем, над свежестью пушкинских нот
и над лоснящимся по-европейскому хамом.
Всё суета. Вот над Вильнюсом Ангел плывёт,
крылья его в лепестках белоснежной сирени,
это Господь нам надежду в Спасенье даёт,
в то, что услышим мы голос нежнейшей свирели.
Жизни докука уже не берёт в оборот,
есть милость-прелесть в таком её многообразье
даже, когда лжой пятнает тебя косорот,
Ангел в сирени цветущей над Вильной плывёт,
и потому расточаются беси и врази…
Бродский
Был над моралью в жизни, к смерти, в слове,
в самцовости и вену сгрыз с тоски.
Предпочитал алмазом быть и сором,
и гениально вырастил стихи.
Марш
прощальный,
вышибальный*
Лирики у меня кот наплакал
потому, что не плачут коты.
В этом с другом-котом одинаков:
кровь пьянит крутизной высоты.
Попружиню на самой кромке,
сбалансирую: не сорвусь!
Я один из твоих осколков,
дорогой Советский Союз,
от побед, от бед твоих стольких
(жил да был ты!) не отрекусь.
Не примкну ни к стаду, ни к стае,
я к твоей причастен судьбе.
Жизнь свою сам перелистаю,
сам сыграю марш по себе…
* Танцы на балах в офицерских собраниях заканчивались маршем. Вальс, полька, кадриль, мазурка, краковяк, снова вальс. Потом раз – и марш. Прощальный, вышибальный.
Белла
Не ждя оказии,
ты оком Азии
мои фантазии
фантомом сглазила.
Пока
Пока голова не отрезана,
Европа блудит языком,
и иглы ИГИЛА не брезгует
лизнуть, пригрозив кулачком.
Ей мнится, что слюбится-стерпится,
пощады не жди, не проси…
Успеет взмолиться ль на вертеле:
«Россия, прости и спаси…».
Вознесенский
Ну. убрали Ленина с денег
в Лонжюмо к Арманд, например,
оттого-то от этих хотений
извернулись параболы в ХЕРЪ.
Однострок
Удетерон одинок, поэт тоже…
Будни фараона
Юрахтанон садится в камень-кресло,
нубиец-раб почёсывает чресла,
в неволе рёбер лёгким тесно, пресно,
и фараону жизнь неинтересна,
его нефритовый не целит в солнца лик,
боец ристалищ пылких он поник.
Ещё нет русских, нет ещё литовцев,
есть майи, инки – жертвенные овцы,
и кровь людей не пьёт шайтан-майдан,
и море Чёрное не выкопал Богдан.
- Эй, кто скрывается за мраморной колонной,
умащивая потом эрозоны,
и вожделеет к тёлке фараона,
похотливый гася ладошкой вскрик?
Не допущу я ревность революций,
пустых иллюзий, пламенных поллюций,
мой жезл нефритовый воспрянет и восстанет,
в пустыне он, как жёлтый Нил, не канет.
Позорный раб затеял рукоблудье,
ужо! Мясца на нём на грамм убудет,
Амону Ра пожертвую яички,
твои подлец, за мерзкие привычки
подслушивать, подглядывать за личной
сестрою-жизнью. Нож и полотенце!
Ты станешь, раб, невиннее младенца,
чего же, низкий, ты затрепетал?
Жрец-лекарь, вылущить ему орешки!
На миг пусть ощутит гад многогрешный,
как я от недостойных глаз устал.
Пустые шкурки – на песок пустыни!
Любовный чад в огне её остынет,
а пепел плотский высыплю в бокал.
Чу, занавесь раздвинулась, и вышла
она. Раб-силовик не дышит…
Испуганно, что смотришь на картуши,
на них- не имена, а – наши души,
о, Бог Амон Ра, как же я устал…
Ну, глянь сюда, царица Неферташи,
пригубь, испей из ониксовой чаши
напиток похоти; его состав
я утаю. Прильни к устам.
Астрал…
Евтушенко
Лояльность и фрондёрство – два в одном,
в раздрае внутреннем на Родину похожий,
и то, что говорили шёпотом,
кричал он так, что шёл мороз по коже.
Отрицатели
Одни отрицают рифму,
форму и содержание,
другие – верлибр,
белые
и
лесенкою
стихи,
ну и, конечно же, строфы
без точек и запятых.
Но, если бы этого не было
в истории литературы,
то что же, скажите на милость,
стали они отрицать?
Сутулов-Катеринич
В мастерстве – совершенство поэта:
звукосмысл, звукосон, звукоряд,
над судьбою его ты не сетуй,
он – не раб слов, он – аристократ.
Если можешь
Когда идёшь по дороге,
порой сбивая в кровь ноги,
то помни в мороз и зной:
вымощен путь не тобой,
мости, если в силах, свой.
Глебу Нагорному
Помни мой финиш и мой старт,
все неуспехи… Бог щедро отмерил!
Стань гениальней, чем Моцарт
и педантичней, чем честный Сальери.
Одуванчики
Славе Амирханяну,
автору фильма «Малютка-жизнь»
Женщина встаёт из одуванчиков
и над нею белый ветерок;
парашютиков метель обманчиво
ластится к коленям смуглых ног.
Женщина встаёт из разнотравия,
вся она над миром и войной,
и земля принадлежит по праву ей,
не кори её былой виной.
Женщина встаёт из полдня знойного,
остальное всё тоска-труха…
И в наивности глаза разбойные
святости исполнены, греха…
Одуванчиковой вьюгой заметелены
мы вдвоём; колюч мир и кровав.
Где же в нём с тобою в самом деле мы,
если под сугробами слова…
Разолью в стаканчики гранёные
одуванчиковое вино…
Поглядим на окна затемнённые
как на чёрно-белое кино…
Лао-Цзи
Сам себе в жизни не ври,
будь не плевком на знамя;
знающий не говорит,
говорящий не знает.
Не смертью героя
Не получилось жить,
чтоб «смертью смерть поправ».
Трепались
о правах, свободе, честности.
Где СССР?
Он без вести пропал,
погиб без боя
в неизвестной местности.
Ни дня…
“Ни дня без строчки.”
Ю. Олеша
Без строчки ни дня? Мудрость эта
лукавство таит и постылость:
чем больше стихов у поэта,
тем меньше его совестливость.
Душа-жизнь
Валерику Васильеву,
мальчику из Старой Руссы*
Многая лета… Долгие лета…
Жизнь коротка, сколько ни длись,
в промысле Божьем ищем ответа,
истину скрыла тайная высь.
Переживём ненастное лето,
льющие ливни с небес октябри,
ждём:
к Рождеству, осиянные Светом,
ало вспорхнут из пурги снегири.
Детство и юность, зрелость
и старость…
Всё спрессовала упрямая жизнь,
но и под гнётом душа
сохранялась,
вот за неё каждым вздохом
держись!
* Этот мальчик вырос, прошёл многотрудный жизненный путь и стал митрополитом Виленским и Литовским Иннокентием. (Ю.К.)
Возраст
Переступая возраст Тютчева
себе желаю наилучшего:
не встречи с чашей Дионисовой,
любви к не встреченной Денисьевой.