***
я в это утро всё присвоила себе:
двух клёнов перехлёстнутые тени,
сорочьи пляски в лиственном огне,
на тротуаре за ночь выросшую лужу,
и девочку-заику, что хотела спросить меня о чем-то.
замерев,
она сухими, в трещинках, губами
пыталась слово вымолвить,
но вырывалось лишь в неловких спотыканиях: «ты-та-та»
я тоже так бывает, говорю,
когда вдруг грянет нежности моей
оркестрик духовой,
дыхания сбоя и перехватывая.
я безраздельно всё присвоила себе:
дорогу через рынок, рыжих псов слюнявые, виляющие орды,
бомжеватого юнца,
что грецкие орехи продаёт.
нынче
полным-полно орехов.
я видела, он собирает их в саду больничном.
но мне они горчат
и пахнут застарелой болью
настоянной на хлорке и вине.
но как же ловко, демонстрируя прохожим тонкокожесть сорта,
юнец раздавливает в грязной пятерне
орех,
одним нажатьем.
о, грецкий мир мой –
лакомый, больной!
падение и хруст непойманных мгновений…
и сердца мякотная нагота,
когда с улыбкой жалкой на лице
присвоенное снова раздаёшь
ворам, лжецам,
пророкам,
дилетантам.
***
покажи другое, зомбоящик,
дивное из детства покажи:
голосом Дроздова говорящие
по тропинке топают ежи.
пахнет мамин «ландыш серебристый»,
в ванной кран ревет, как водопад.
топают ежи.
их путь тернистый
освещает солнце в сорок ватт.
и пока мы плыли по течению,
вглядываясь в радужные сны,
оттрубили красные олени
в выцветшей синтетике страны.
мне жалеть о том? помилуй боже,
всё тогда (да и сейчас уже)
оказалось ложью. ложьюложью.
кроме ландыша, конечно, и ежей –
нежных, колких, с карими глазами.
в черный мертвый ящик говорю:
- топайте ежи, я здесь, я с вами,
я вас люблю.
***
у старших сестер
глаз хитер
еще и поганый язык востер.
давай, говорит, сказочку расскажу.
ложусь в постель, почти не дышу,
губу закушу, сказочку жду.
летит, говорит, гусь, летит,
совершает посадку на обе культи,
ковыляет к тебе, клюв у него восковой
пришел, говорит, за тобой
а взгляд у него лед.
я и так уже почти не дышу, а сестрица как заорет:
ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ!
я с визгом под одеяло, сердце в пятках колотится,
она смеется взахлеб, как дебильная,
прям убила бы.
я потом этого гуся
припоминала в двадцать, тридцать,
но как стукнуло ей шестьдесят
перестала припоминать – боюсь,
мне опять стал страшен огромный гусь
только подумай о нем - уже летит,
совершает посадку на обе культи,
и сестрицу клювом восковым хвать
а я вокруг – глядь
никого
помогите
помогите
ветер воет в трубе
скорая где
черт знает где
пошел вон гусь
пошел
пошел
ничего
ничего
поживем еще
***
И пока во мне хныкало детское горе,
И еще не кончалась зима,
У окна я стояла, смотрела на город,
Что отстроила за ночь сама.
В нем сквозь стены стеклянные светится хвоя,
Колокольни, дороги, мосты над домами.
В нем, бывает, случается что-то плохое…
Понарошку всегда, и, конечно, не с нами.
Музыкантша из бара домой возвращается –
Ветер треплет ей шарфик и рыжую челку,
Невесомые гроздья на лозах качаются…
И ахматовский – белый,
И цветаевский – черный.
***
я купила на рынке форели живой
И сухого вина, чтоб сегодня с тобой
Долгожданную встречу отметить.
Шла домой.
Серебрясь, трепыхалась в проулках метель,
Серебрясь, трепыхалась живая форель,
Неуклюже, в прозрачном пакете.
И такая творилась вокруг кутерьма…
Обжигала, слепила, как белая тьма,
Разверзалась и чавкала жижей.
Мне подумалось: вдруг я домой не дойду,
Стану отзвуком ветра в метельном аду,
И тебя никогда не увижу.
……………………..
Сколько раз мы заглядывали за край,
Сколько раз говорили друг другу: «Прощай»
Сквозь безмерную боль и усталость.
Уходили, петляли, сбиваясь с пути…
Сколько раз говорили друг другу: «Прости»
Возвращаясь?
…..
Хриплых радиоволн неумолчный прибой,
Кухни крохотной вечнозеленый покой.
Лук почищен и ножик наточен.
Я старалась форели в глаза не смотреть.
Почему?
Потому что любовь это смерть.
(Смерть для третьего, это уж точно)
………
Затихала метель, затихали и мы,
В эту оттепель средь непролазной зимы.
У тебя на груди засыпала.
Что мне снилось? Глубокая снежная даль,
Говорящая речитативом вода
И река без форели – пустая.
Рыб живых серебристая стая
Улетала за облака.
***
засыпая на чужой земле,
молча, обними меня покрепче –
в этой теплой хватке человечьей
есть, пожалуй, все , что нужно мне:
гул прибоя, тиканье часов,
горечи полынной колыханье,
птицы перелетное дыханье,
родины чуть слышный голосок.
закричу: ау-ау-ау!
в снах чужих чужой земли блуждая.
выберусь – дрожащая, живая
на родное перекрестье рук.
в этой теплой хватке человечьей
верю я, что больше не умру.
***
приснилось: я тебя простила
легко, что в небо отпустила
обиду – глупого щегла.
земля под крыльями качнулась
и небо от зимы очнулось,
и стала ночь светлым-светла.
мы шли по городу, и все в нем
пестрело суетой бессонной,
похож был он
на город птиц в чащобах райских.
нет… апогей шумливых майских:
шарами, флагами, цветами
заполонен.
мы шли по городу – толпою –
те, кто когда-то был с тобою,
и я могла
(улыбчивых, в летящих платьях)
всех поименно окликать их
без зависти и зла.
тебя простила, их простила
легко, что в небо отпустила
воздушный шарик голубой.
и без конца, и без начала
я помню, музыка звучала.
какая музыка звучала?
прощание славянки.
бог с тобой.
***
…уходили в темень дома и площадь,
Открывался небесный цирк,
И по лунной арене водили лошадь,
Под серебряные уздцы.
Пахло стружкой сосновой,
Весной промозглой
И геранями на окне.
С бархатистой попоны срывались звёзды...
Лишь одна и досталась мне.
А желаний было намного больше.
Сколько ж звёзд миллионы лет
По одной роняет с попоны лошадь…
Но – для каждого на земле.
***
помню, как проводила тебя до вокзала
помню ветер и серую наледь перрона,
и старуха безумная снег продавала –
снег лежалый, февральский…
вопила: пилёный
сахарок! налетайте!
на радость, на счастье!
жизнь не сахар! купите, покуда не стаял!
у виска покрутив, люди шли восвояси,
пацанва верещала глумливою стаей.
….
может, это приснилось?
нет, кажется, было.
подошла к ней…
купила.
и жевала его и смотрела, как в кленах
тяжело накреняясь, солнце липкое плыло.
жизнь не сахар пилёный
жизнь не сахар пилёный
повторяла
и зубы от сласти ломило
Шиповник
«Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе, Где…»
В суете, безделье, лености сердечной
Я не заметила, как море от меня
Чванливый супермаркет заслонил.
Пока суглинка кислую опару
Бульдозеры вычерпывали смачно,
До ночи грохотали самосвалы,
И безнадежно гас два раза в день
В домах и школе изможденный свет –
Мне думалось, печали не случится:
Во сне уйдет из жизни архитектор.
Любовница, почувствовав спиной
(акульей влажной) - странную угрозу,
Вильнет хвостом, расплескивая шелк
постели,
К выключателю метнется…
О, как поспешно молодости бегство!
Как гулко эхо лестничных пролетов,
Красноречивы в мусоропроводной
Последней пляске милые улики:
Бокал с багровым пересохшим горлом,
Окурки с перламутром цикламена,
Завернутые наскоро в чертеж.
Но проза жизни все-таки честней
Любой поэтизированной лажи.
Все сносно живы. Я не вижу море
Да нужно ли? Оно всегда одно
И то же: волн накат, круженье чаек,
Морской травы осклизлые наносы
На берегу.
Прогуливает таксу (пока не жарко)
Архитектор, и
В истоме солнце лоб его целует,
На мраморных морщинах оставляя
Расплывшиеся пятна цикламен.
Все сносно живы.
2.
Свадебки играют, гнезда вьют,
Утрами отпрысков румяных в детсады ведут,
Бегут по офисам, больницам, магазинам,
«Толкают» речи на поминках, именинах,
Не любят проездных лощеных москвичей,
Торжественно несут пасхальных куличей
Златые горы – в церковку на сопке.
И я иду. Без кулича, яиц,
Чтоб созерцать, как расцветет земли святая сотка
Платками яркими и набожностью лиц.
Звонарь рябой, наверно, сызмальства «под мухой»,
Ужом проскальзывает меж детей, старух и
Подходит к лавке, где сижу особнячком.
Он безошибочно определяет души,
Готовые всё безразмерно слушать,
Внимая слову каждому – молчком.
Молчу, молчу, считаю облака,
Он, ковыряя пальцем крест нательный,
Речёт, что город наш - творение зека,
И столько тут не упокоенных костей их
Где ни копни - всё кости да вина,
И жутко ладить новые дома -
Вот потому не ладим, не копаем.
(О русской сей особенности странной
Говаривал ещё Варлам Шаламов).
Но звонарю ни слова не скажу.
Пусть будет боль речитативно долгой
И именной, как на руке - наколка.
Осунулся, отцвел церковный двор.
И мне пора. Меж косоруких кленов
Вниз по тропинке. Город просветленный
Всё ближе, ближе, ближе. Фонарей
Рассеянные взгляды - ярки, влажны.
Где видела подобное однажды?
Ах, да. Вот точно так же
Глаза горят
Всегда нетрезвого к вечерням звонаря…
И жизнь течет
3.
Не меньше и не больше.
Несет меня по улицам на почту,
Чтоб выпростать из равнодушных рук
Почтмейстеров - медлительных, дебелых
Посылку, что полгода вожделела:
Столичных книг, журналов толстокожих
Монументальный груз.
Им окрыленная, я пролетаю мимо
Цирюльни, ювелирной, магазина,
Куда, бывает, тоже захожу,
Чтоб посмотреть, как жмется к «Домоводству»
Растерянный и погрустневший Бродский,
А совершенно истощенный Фет,
Бледнеет пред напыщенной брошюрой
«Как без труда красиво похудеть
За пару дней»
4.
Весь город обойти.
Вдоль, поперек - в раздумчивости тихой
Не торопясь, не поминая лихом
Щербатого асфальтного пути.
В заросшем парке поглядеть на пруд,
От сосняка наслушаться историй,
Дороги перепутать, выйти к морю
(Здесь все дороги к морю приведут)
У скал, пройдя сквозь чаячьи посты,
Увидеть то, что не забыть, не вспомнить -
В багровой дымке ягод прошлогодних
Приморского шиповника кусты,
Их ветер озверевший не берет,
Волны накат не стачивает мощи
Лишь ягоды красней, сочнее, горче,
Вернее, солоней – из года в год.
«...Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе…»
Мне с Вами ли, одной остаться здесь?
Посылки ждать, на Пасху ставить тесто,
И под стозвон, под Благовест нетрезвый
Бессмертье ягод пригоршнями есть.
я в это утро всё присвоила себе:
двух клёнов перехлёстнутые тени,
сорочьи пляски в лиственном огне,
на тротуаре за ночь выросшую лужу,
и девочку-заику, что хотела спросить меня о чем-то.
замерев,
она сухими, в трещинках, губами
пыталась слово вымолвить,
но вырывалось лишь в неловких спотыканиях: «ты-та-та»
я тоже так бывает, говорю,
когда вдруг грянет нежности моей
оркестрик духовой,
дыхания сбоя и перехватывая.
я безраздельно всё присвоила себе:
дорогу через рынок, рыжих псов слюнявые, виляющие орды,
бомжеватого юнца,
что грецкие орехи продаёт.
нынче
полным-полно орехов.
я видела, он собирает их в саду больничном.
но мне они горчат
и пахнут застарелой болью
настоянной на хлорке и вине.
но как же ловко, демонстрируя прохожим тонкокожесть сорта,
юнец раздавливает в грязной пятерне
орех,
одним нажатьем.
о, грецкий мир мой –
лакомый, больной!
падение и хруст непойманных мгновений…
и сердца мякотная нагота,
когда с улыбкой жалкой на лице
присвоенное снова раздаёшь
ворам, лжецам,
пророкам,
дилетантам.
***
покажи другое, зомбоящик,
дивное из детства покажи:
голосом Дроздова говорящие
по тропинке топают ежи.
пахнет мамин «ландыш серебристый»,
в ванной кран ревет, как водопад.
топают ежи.
их путь тернистый
освещает солнце в сорок ватт.
и пока мы плыли по течению,
вглядываясь в радужные сны,
оттрубили красные олени
в выцветшей синтетике страны.
мне жалеть о том? помилуй боже,
всё тогда (да и сейчас уже)
оказалось ложью. ложьюложью.
кроме ландыша, конечно, и ежей –
нежных, колких, с карими глазами.
в черный мертвый ящик говорю:
- топайте ежи, я здесь, я с вами,
я вас люблю.
***
у старших сестер
глаз хитер
еще и поганый язык востер.
давай, говорит, сказочку расскажу.
ложусь в постель, почти не дышу,
губу закушу, сказочку жду.
летит, говорит, гусь, летит,
совершает посадку на обе культи,
ковыляет к тебе, клюв у него восковой
пришел, говорит, за тобой
а взгляд у него лед.
я и так уже почти не дышу, а сестрица как заорет:
ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ!
я с визгом под одеяло, сердце в пятках колотится,
она смеется взахлеб, как дебильная,
прям убила бы.
я потом этого гуся
припоминала в двадцать, тридцать,
но как стукнуло ей шестьдесят
перестала припоминать – боюсь,
мне опять стал страшен огромный гусь
только подумай о нем - уже летит,
совершает посадку на обе культи,
и сестрицу клювом восковым хвать
а я вокруг – глядь
никого
помогите
помогите
ветер воет в трубе
скорая где
черт знает где
пошел вон гусь
пошел
пошел
ничего
ничего
поживем еще
***
И пока во мне хныкало детское горе,
И еще не кончалась зима,
У окна я стояла, смотрела на город,
Что отстроила за ночь сама.
В нем сквозь стены стеклянные светится хвоя,
Колокольни, дороги, мосты над домами.
В нем, бывает, случается что-то плохое…
Понарошку всегда, и, конечно, не с нами.
Музыкантша из бара домой возвращается –
Ветер треплет ей шарфик и рыжую челку,
Невесомые гроздья на лозах качаются…
И ахматовский – белый,
И цветаевский – черный.
***
я купила на рынке форели живой
И сухого вина, чтоб сегодня с тобой
Долгожданную встречу отметить.
Шла домой.
Серебрясь, трепыхалась в проулках метель,
Серебрясь, трепыхалась живая форель,
Неуклюже, в прозрачном пакете.
И такая творилась вокруг кутерьма…
Обжигала, слепила, как белая тьма,
Разверзалась и чавкала жижей.
Мне подумалось: вдруг я домой не дойду,
Стану отзвуком ветра в метельном аду,
И тебя никогда не увижу.
……………………..
Сколько раз мы заглядывали за край,
Сколько раз говорили друг другу: «Прощай»
Сквозь безмерную боль и усталость.
Уходили, петляли, сбиваясь с пути…
Сколько раз говорили друг другу: «Прости»
Возвращаясь?
…..
Хриплых радиоволн неумолчный прибой,
Кухни крохотной вечнозеленый покой.
Лук почищен и ножик наточен.
Я старалась форели в глаза не смотреть.
Почему?
Потому что любовь это смерть.
(Смерть для третьего, это уж точно)
………
Затихала метель, затихали и мы,
В эту оттепель средь непролазной зимы.
У тебя на груди засыпала.
Что мне снилось? Глубокая снежная даль,
Говорящая речитативом вода
И река без форели – пустая.
Рыб живых серебристая стая
Улетала за облака.
***
засыпая на чужой земле,
молча, обними меня покрепче –
в этой теплой хватке человечьей
есть, пожалуй, все , что нужно мне:
гул прибоя, тиканье часов,
горечи полынной колыханье,
птицы перелетное дыханье,
родины чуть слышный голосок.
закричу: ау-ау-ау!
в снах чужих чужой земли блуждая.
выберусь – дрожащая, живая
на родное перекрестье рук.
в этой теплой хватке человечьей
верю я, что больше не умру.
***
приснилось: я тебя простила
легко, что в небо отпустила
обиду – глупого щегла.
земля под крыльями качнулась
и небо от зимы очнулось,
и стала ночь светлым-светла.
мы шли по городу, и все в нем
пестрело суетой бессонной,
похож был он
на город птиц в чащобах райских.
нет… апогей шумливых майских:
шарами, флагами, цветами
заполонен.
мы шли по городу – толпою –
те, кто когда-то был с тобою,
и я могла
(улыбчивых, в летящих платьях)
всех поименно окликать их
без зависти и зла.
тебя простила, их простила
легко, что в небо отпустила
воздушный шарик голубой.
и без конца, и без начала
я помню, музыка звучала.
какая музыка звучала?
прощание славянки.
бог с тобой.
***
…уходили в темень дома и площадь,
Открывался небесный цирк,
И по лунной арене водили лошадь,
Под серебряные уздцы.
Пахло стружкой сосновой,
Весной промозглой
И геранями на окне.
С бархатистой попоны срывались звёзды...
Лишь одна и досталась мне.
А желаний было намного больше.
Сколько ж звёзд миллионы лет
По одной роняет с попоны лошадь…
Но – для каждого на земле.
***
помню, как проводила тебя до вокзала
помню ветер и серую наледь перрона,
и старуха безумная снег продавала –
снег лежалый, февральский…
вопила: пилёный
сахарок! налетайте!
на радость, на счастье!
жизнь не сахар! купите, покуда не стаял!
у виска покрутив, люди шли восвояси,
пацанва верещала глумливою стаей.
….
может, это приснилось?
нет, кажется, было.
подошла к ней…
купила.
и жевала его и смотрела, как в кленах
тяжело накреняясь, солнце липкое плыло.
жизнь не сахар пилёный
жизнь не сахар пилёный
повторяла
и зубы от сласти ломило
Шиповник
«Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе, Где…»
В суете, безделье, лености сердечной
Я не заметила, как море от меня
Чванливый супермаркет заслонил.
Пока суглинка кислую опару
Бульдозеры вычерпывали смачно,
До ночи грохотали самосвалы,
И безнадежно гас два раза в день
В домах и школе изможденный свет –
Мне думалось, печали не случится:
Во сне уйдет из жизни архитектор.
Любовница, почувствовав спиной
(акульей влажной) - странную угрозу,
Вильнет хвостом, расплескивая шелк
постели,
К выключателю метнется…
О, как поспешно молодости бегство!
Как гулко эхо лестничных пролетов,
Красноречивы в мусоропроводной
Последней пляске милые улики:
Бокал с багровым пересохшим горлом,
Окурки с перламутром цикламена,
Завернутые наскоро в чертеж.
Но проза жизни все-таки честней
Любой поэтизированной лажи.
Все сносно живы. Я не вижу море
Да нужно ли? Оно всегда одно
И то же: волн накат, круженье чаек,
Морской травы осклизлые наносы
На берегу.
Прогуливает таксу (пока не жарко)
Архитектор, и
В истоме солнце лоб его целует,
На мраморных морщинах оставляя
Расплывшиеся пятна цикламен.
Все сносно живы.
2.
Свадебки играют, гнезда вьют,
Утрами отпрысков румяных в детсады ведут,
Бегут по офисам, больницам, магазинам,
«Толкают» речи на поминках, именинах,
Не любят проездных лощеных москвичей,
Торжественно несут пасхальных куличей
Златые горы – в церковку на сопке.
И я иду. Без кулича, яиц,
Чтоб созерцать, как расцветет земли святая сотка
Платками яркими и набожностью лиц.
Звонарь рябой, наверно, сызмальства «под мухой»,
Ужом проскальзывает меж детей, старух и
Подходит к лавке, где сижу особнячком.
Он безошибочно определяет души,
Готовые всё безразмерно слушать,
Внимая слову каждому – молчком.
Молчу, молчу, считаю облака,
Он, ковыряя пальцем крест нательный,
Речёт, что город наш - творение зека,
И столько тут не упокоенных костей их
Где ни копни - всё кости да вина,
И жутко ладить новые дома -
Вот потому не ладим, не копаем.
(О русской сей особенности странной
Говаривал ещё Варлам Шаламов).
Но звонарю ни слова не скажу.
Пусть будет боль речитативно долгой
И именной, как на руке - наколка.
Осунулся, отцвел церковный двор.
И мне пора. Меж косоруких кленов
Вниз по тропинке. Город просветленный
Всё ближе, ближе, ближе. Фонарей
Рассеянные взгляды - ярки, влажны.
Где видела подобное однажды?
Ах, да. Вот точно так же
Глаза горят
Всегда нетрезвого к вечерням звонаря…
И жизнь течет
3.
Не меньше и не больше.
Несет меня по улицам на почту,
Чтоб выпростать из равнодушных рук
Почтмейстеров - медлительных, дебелых
Посылку, что полгода вожделела:
Столичных книг, журналов толстокожих
Монументальный груз.
Им окрыленная, я пролетаю мимо
Цирюльни, ювелирной, магазина,
Куда, бывает, тоже захожу,
Чтоб посмотреть, как жмется к «Домоводству»
Растерянный и погрустневший Бродский,
А совершенно истощенный Фет,
Бледнеет пред напыщенной брошюрой
«Как без труда красиво похудеть
За пару дней»
4.
Весь город обойти.
Вдоль, поперек - в раздумчивости тихой
Не торопясь, не поминая лихом
Щербатого асфальтного пути.
В заросшем парке поглядеть на пруд,
От сосняка наслушаться историй,
Дороги перепутать, выйти к морю
(Здесь все дороги к морю приведут)
У скал, пройдя сквозь чаячьи посты,
Увидеть то, что не забыть, не вспомнить -
В багровой дымке ягод прошлогодних
Приморского шиповника кусты,
Их ветер озверевший не берет,
Волны накат не стачивает мощи
Лишь ягоды красней, сочнее, горче,
Вернее, солоней – из года в год.
«...Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе…»
Мне с Вами ли, одной остаться здесь?
Посылки ждать, на Пасху ставить тесто,
И под стозвон, под Благовест нетрезвый
Бессмертье ягод пригоршнями есть.