Спарбер Александр. Офелия спит


Степное

В степной полынной суховыли,
где наши древние растили
детей, коней, пасли коров,
где бык чесал язык о прясло
и расшивал орёл прекрасный
небес покров;
где каждый стебель сух и тонок,
кузнечик долог, звонок зной
и воздух жарок, как ребёнок
больной;
где бродит – с острым ликом птичьим,
с котомкой, полной ох и ах –
высокое косноязычье
на костылях;
где пахнет горечью и мятой,
где суховей дудит в дуду, –
там, кажется, я был когда-то...
Или приду.

Дальневосточное

Когда я уеду на Дальний Восток,
в тот край, где гривастый скитается волк
и тигры пьют воду Амура;
туда, где на многие вёрсты – одна,
покрытая снегом, лежит тишина
в постели своей черно-бурой...

Когда я приеду на Дальний Восток,
вдох станет просторен, а выдох – глубок,
и разные птицы и звери,
завидев меня, закричат, запоют,
захлопают крыльями, гнёзда завьют,
мгновенно в бессмертье поверив.

Тогда, заключённый навек в монолит,
проснётся, вздохнёт заколдованный кит,
и выплывет лодка из пасти;
и чайка стремительной белой иглой
пустое пространство меж небом и мной
сошьёт окончательно, насмерть.

Когда я уеду на Дальний Восток,
когда я приеду на Дальний Восток,
засветится месяц хрустальный,
когда я уеду на Дальний.

Блюдце с малиной

По блюдцу с малиной, гляди-ка! –
бежит существо.
Мохнатое, дикое,
множество ног у него;

паук – не паук, и тем более не муравей;
спроси – как зовут? – не ответит.
Молчит, хоть убей.

И только, как ослик, по кругу бежит и бежит,
и каждый волосик под солнцем июльским дрожит.

И жизнь ему кажется длинной

на блюдце с малиной.

Офелия спит
Он спал, и Офелия снилась ему.
                          Георгий Иванов


Офелия спит а над ней проплывают
внимательных рыб осторожные стаи
плывут и плывут и плодят отраженья
Офелия спит – их беззвучны движенья

Офелия спит и осока густая
неслышно сквозь тело её прорастает
и стебли густым наливаются соком
Офелия спит превращаясь в осоку

Офелия спит ей Италия снится
где кормит и кормит младенцев волчица
на каменном ложе на галечном ложе
Офелия спит и проснуться не может

Но рыбы но звери но травы…

Кризис

Я заблудился в тексте, как в лесу.
Точнее, в языке. Не в том ли дело,
что все мы рвёмся выйти за пределы,
куда-нибудь, на волю, на несу-
ществующее поле, где растут
нездешние растения и злаки?
И вот, чутью поверив, как собаки,
мы кружимся и ищем, ищем след…

Ты выйдешь, – говорил себе я. Нет,
не думай, а смотри. Забудь про речь.
Смотри, как лягушонок неумело
своё воздушно-капельное тело
из водоёма силится извлечь;
смотри, как голубые пауки
цепляются за веточки метафор;
запоминай болотный этот запах
и пузырьки.

Ползи, ползи… и словно некий груздь,
из-под земли ты прорастёшь наружу,
и лягушонком выпрыгнешь из лужи,
и может, даже квакнешь что-нибудь.

Конькобежный блюз

Я однажды лежал на спине, то есть лицом наверх,
и храпел, по утверждению моей жены, как маленький фейерверк,
тогда явились, пришли ко мне Ард Схенк и Кеес Феркерк,
передо мной, как лист перед травой – Ард Схенк и Кеес Феркерк.

Они сказали: привет, братан, а может быть, старина,
ты храпишь во сне, это факт, но то не твоя вина,
давай, теперь повернись на бочок, скинь с плеч своих лишний груз,
а мы, давай, сыграем тебе свой конькобежный блюз.

И взял Ард Схенк в руки трубу, а Кеес Феркерк – тромбон,
и на рояле им подыграл Майер, что Фред Антон,
запели они по-голландски про море, где плывёт голубой нарвал,
а Фёдор Антонович Майер по-норвежски им подпевал.

Я смотрел Олимпийские игры в 68-ом году,
по yellow телевизору «Старт-3» в 68-ом году,
и вы, что читаете в этот момент данную лабуду –
большинства из вас еще не было в 68-ом году.

А они все играли мне свой блюз лап-тап-типу-ту-ду,
играли лап-тап-типу-ту-да лап-тап-типу-ту-ду,
я смотрел Олимпийские игры в 68-году,
но ничего не помню оттуда, только сущую ерунду,

только их имена, которые как музыка, как тромбон или как мечта,
баб-эль-мандебский пролив, торричеллиева пустота,
они засели в моём мозгу и не выйдут уже никогда,
засели в моём мозгу там-пам типу-ту-да.

Ни событий, ни дат, ни лиц не держит моя голова,
только имена, названия, слова, слова, слова, слова, слова,
и слова эти дуют и дуют в свою дуду,
роют норы в земле, прорастают, бегут по льду,

и вот уже Ард Схенк машет крыльями, словно стерх,
Кеес Феркерк строит дом себе в стиле фахверк,
что касается Майера, того самого, который Фред,
то он наклоняется и бормочет какой-то бред:

«Хоть ты, сынок, не умеешь стоять на коньках ни черта,
и в голове у тебя торричеллиева пустота,
и вообще это не совсем голова, а скорее ночной горшок, –
но когда ты проснёшься, напиши стишок о словах,
то есть о нас стишок».

О тополях

Я иду дворами и бульварами,
где гоняют кошки голубей
и торчат - поодиночке, парами -
голые болванки тополей.

Это слабо сказано, что голые:
ранним летом (пух - нельзя, нельзя!)
отрезают руки им и головы,
чтобы не разбрасывались зря,

не дотрагивались чтоб, не мыслили...
В августе я вижу между тем:
каждый ствол опять покрылся листьями,
что растут ладонями из тел.

... И когда мы побредём дорогами
в осыпающейся тишине,
дай нам всё, чего мы не дотрогали,
не коснулись, не познали, не...

Зародыш

Когда я был фасолинкой, когда
я состоял из хрящиков медовых,
полупрозрачных, мягких, бестолковых;
когда вокруг меня была вода,
точнее, воды, воды... я парил в них,
качался, плыл... и соком материнским
моё переполнялось существо -

тогда, наверно, было хорошо мне,
тогда и был я счастлив...
Но не помню,
не помню, к сожаленью, ничего.

Карета

Когда – какой-нибудь зимой –
все наконец умолкнут споры, –
неслышно явится за мной
карета-мягкие рессоры.

Она помчит меня туда,
где ни жестоких нет, ни слабых,
на поворотах и ухабах
покачиваясь иногда.

И будет снег, и будет смог,
и ночь, и стук копыт по насту:
– Как жил ты,
как ты жил, сынок?
Как жил,
как жил,
как жил без нас ты?

В покрытой корочкой душе
такая вдруг пробьётся мякоть,
что мне захочется заплакать…

Но не получится уже.


***
Там на ином, невнятном языке
Поёт синклит беззвучных насекомых...
                                 Николай Заболоцкий


Этот лепет травы...это там, под травою – ты слышишь –
удлиняются корни, ломая комочки земли,
в лабиринтах, сопя, бродят сонные тёплые мыши,
и, с работы спеша, всё шуршат и шуршат муравьи.

Эта музыка...Рыла задрав, дуют в трубы и горны
виртуозы-жуки; уховертки поют о любви
и играют на скрипках; а рядом, в пещерах просторных
распевают мокрицы слезливые песни свои.

Там, наверное, и для меня приготовлена полость:
охраняют её до поры муравьиные львы –
чтоб, как время придёт, окончательно вплёлся мой голос
в этот хор земляной и в младенческий лепет травы.

Начало весны

А погода на улице – полный грабарь:
просветленно, прозрачно, прелестно.
Скоро, скоро…
и всякая божия тварь
разминает затекшие чресла.

Скоро-скоро расколется панцирь реки,
рыба вверх по струе устремится,
из землицы собратья мои – червяки –
любопытные высунут лица.

И голодные корни лесов и полей
пропитает животная влага;
и, разинувши жвала, по мокрой земле
побегут человечки-имаго.

Я, признаться, и сам любопытный такой:
Кто? Куда? Эх, отвечу едва ли…
Может, хоть направленье покажет рукой
человечек по имени Алеф?

Прим. Алеф - первая буква иврита. В традиции она, кроме того, трактуется как человек, одной рукой показывающий на небо, а другой - на землю.


***
…и когда, отложив свою жизнь до поры,
я смиренно усну, наглотавшись таблеток,
то увижу: цветные гуляют шары
и большие коты тихо падают с веток.

Говорят свои мяу и лезут назад
по шершавым стволам, что твои альпинисты;
и всю ночь напролет - котопад, котопад –
разноцветный, бесшумный, волшебный, пушистый…

А наутро, когда возвращаться пора,
извлекаться наружу из-под одеяла -
слышу чей-то пронзительный крик со двора:
Мама, мама! Там с дерева кошка упала!

Из Сологуба и К

Неладно что-то на земле Ойле,
где все мы спим в одном большом бараке.
Молчание. И только вой собаки,
угрюмый вой разносится во мгле.

Свисает сверху лампочка Маир,
внизу, в трубе, бежит река Меланья;
способный жить, не приходя в сознанье,
из темноты выходит Конвоир.

Он повелитель воздухов и трав,
двуногих тварей; и всегда он прав –
поскольку убивать уполномочен.
Чуть дёрнешься – он сразу крикнет: Стой!
Перед его великой правотой
что наши дни, что наши дни и ночи?