***
В принципе, несложно быть фламинго!
Н. Дроздов. Из передачи «В мире животных»
В принципе, несложно быть фламинго –
розовыми перьями, ветвями,
мыслями – над блёклым сонным миром,
а деревья – стонут, травы – вянут…
Что плохого – просто быть фламинго –
с тонкими ногами первоклашки,
с длинной гибкой шеей балерины
и надменной розовой отмашкой?
Презирать защитную окраску
с дерзостью сестры протуберанца,
продлевать стремительную сказку
на тончайшем диалекте танца.
Видишь – приближаясь, вырастая
вольным отражением рассвета,
пламенеет солнечная стая,
пахнет апельсинами и летом,
вдоль неё стекает космос зыбкий
в наши души прямо сквозь ресницы.
…Я скучаю по твоей улыбке,
улетевшей до весны, как птица.
***
А вокруг проплывают дома-корабли,
не входи – бросят якорь и в землю врастут,
постарайся идти, не касаясь земли,
белой яхтой лети, обогнав на версту
или милю морскую
свою тишину,
свой простуженный день,
свой размеренный пульс.
Непосильную ношу швыряя в волну,
невесомое время ложится на курс.
Русскому языку
Язык мой, враг мой,
среди тысяч слов
твоих, кишащих роем насекомых, -
нет, попугаев в тропиках, улов
мой небогат и зелен до оскомы,
и слишком слаб,
чтоб миру отвечать –
когда мгновенье бьётся жидкой ртутью,
косноязычье виснет на плечах –
а значит, ослабляет амплитуду.
Я не могу
поссориться с дождём –
наверно, русский речь меня покинул.
И старый добрый дзэн меня не ждёт.
Шопеновская юбка балерины
не прикрывает
кривоногих тем,
морфем и идиом – но я причастна!
И я, твоя зарвавшаяся тень,
ныряю в несжимаемое счастье.
«Царь-колокол».
«Гром-камень». «Встань-трава».
О, не лиши меня попытки слова,
пока такие ж сладкие слова
не разыщу на глобусе Ростова!
Вступили в реку –
будем гнать волну.
Что ж нам, тонуть? Куда теперь деваться?
Всё разглядим – и выберем одну
из тысячи возможных девиаций –
верней - она
нам выберет звезду.
И полетит сюжет, как поезд скорый,
и я в него запрыгну на ходу
пускай плохим – но искренним актёром.
***
Вот и снова Ивана Купала.
Прошлогодний костёр не затушен.
Мир трёхмерен? А блики на скалах,
монологи в районе макушки –
это как сосчитать? Знаешь, лето,
я когда-то умела быть точной,
и текучие формы предметов
не сбивали раскраской восточной.
Навалишенка… Ох, навалилось…
Поразила каньоном узорным,
растворила его в иллюзорном,
зыбком мшистом лесу.
Не свалилась
вниз с карниза – за это спасибо,
за резные пушистые глыбы.
Небо льётся, и льётся, и льётся
в пересохшее горло колодца.
По тропе живописной, с корнями,
научившей меня материться,
но корябаться бесперспективно –
вдоль реки, по неверному краю…
Это время разбрасывать камни –
как Серебряное копытце.
Что-то главное я упустила
в этой жизни. Потом наверстаю,
если стану листвой и травой –
будет время. Уйду с головой.
***
Такси! –
-дермисту закажи мою
фигуру ню а ля мадам Тюссо.
А время убегает сквозь песок
водой –
вода, увы, не друг огню.
Перевернуть песочные часы
и пожалеть уснувшего бомжа.
Потом, покрепче карандаш зажав…
Да ты смеёшься?
Если это – цирк,
обиду я, как шпагу, проглочу.
И выпью леденящий душу квас.
Не стоит зря проветривать слова –
ты знаешь всё, что я сказать хочу.
У вас четверг? А у меня шаббат.
Сижу фанза, пью чай
и жгу мосты.
Игра не стоит свеч. Сгорят листы
пожаром аллергии на губах.
Там, в переулке, дерево-змея.
Там каждый вечер падает звезда.
Её найдёт тинейджер, а не я,
и скажет восхищённо: «тема, да?!»
***
Я приеду в июне –
и пусть это будет паролем,
словно крюк на заброшенной вверх, на зацепку, верёвке,
по которой сумеем добраться.
Конверт бандероли
доплывёт, как кораблик – всего-то осталось дней двадцать.
«Я приеду» - как будто бы это хоть что-то решает,
как залог радикального и несомненного лета,
Пусть гора не пришла к Магомету – оранжевый шарик,
улетая, не тает – и это надёжней билета.
Я приеду. Я сяду на грустный безрогий троллейбус,
заблудившийся месяц назад в голубом переулке.
По изнанке души белой ниткой заштопанный ребус
разгадаем вдвоём ранним утром на улице гулкой.
В каждой луже – Венеция. Истина в каждой погоде.
Ты и правда со мной? Так держись глубины и не бойся!
Я поверю тебе, что и впрямь от меня происходят
Безутешная радость и непоправимая польза.
Ну к чему – в сумасбродном, нелепом, разодранном мире
одуванчики звёзд – ярко-жёлтых и белых, созревших?
Пусть ни разу ещё дважды два не равнялось четыре -
мне хватает и двух – параллельно петляющих рельсов.
Кипарисы парят, подавляя своим благородством,
пересмешник-ручей, растворивший печали долины.
Перейдём – дорастём до границ настоящего роста,
без наивной копеечной злой суеты воробьиной.
Желторотая улица утро встречает прохладой,
на балконах дрожащая радуга детских колготок.
Осторожней на третьей ступени минорного лада,
не шути с невесомостью. Можно взлететь где угодно –
в школьном зале, пропахшем стоячей водой батарейной,
у рояля без струн и без верхних пластинок на белых
разгадаем дыхание левого берега Рейна
и фонтан под дождём (тавтология!) – в пальчиках беглых.
Ничего, что антенны развёрнуты мимо эфира –
Да о чём говорить, если мы бесконечно знакомы?
Верить снам и приметам, параметрам внешнего мира –
всё равно что ключи подбирать, когда ты уже дома.
Не тупик – просто узкий и длинный кривой переулок.
Он зарос лебедой, крапивой и корявым забором.
Всё срастётся. Опасное место для пеших прогулок –
но ручей-то течёт. Вдоль по руслу – и вырвемся скоро,
и возьмём хоть на время без спроса автограф у лета –
чтобы травы, цикады и диск апельсиновый лунный,
чтобы в маленькой церкви на Троицу - «многая лета»
сквозь магнитные боли земли. Я приеду в июне.
***
Дорогу измерит идущий,
пространство покроет летящий.
С. Сущий
Родной хризантемовый запах
опять возвращается в город –
наверно, из рая. Погода
и правда сегодня такая.
В волошинские пейзажи
туман обращает предгорья.
В его пустоту и свободу
покорно и грустно спускаюсь.
Автобус-дракон поглощает
свою добровольную жертву.
Дорогу осилит идущий.
Коня оседлает летящий.
Кто знает – молчит интровертно,
а кто говорит – тот не знает.
Вам кофе в постель или в чашку?
Согреть онемевшие души
и выпить, что Чехов пропишет,
и сняв притяжения глыбу,
пройти по промокшему небу –
и снова уйти в несознанку.
Молчит можжевеловой рыбой
и делает вид, что не слышит,
блестит непрощающим снегом
посланник – по-гречески ангел.
А мира уже не исправить –
зачем ты с меня начинаешь?
Считает себя просветлённым –
такой и зарезать может.
Я вынесу, переморгаю
сермяжной морали приправу.
И пахнет сырым и солёным.
Не липким. Не кровью, а морем.
Лиственница
Стать деревом ?– струиться, шелестеть,
дарить листвой и тенью, пить корнями,
не сдвинусь – мир во мне продолжить течь
прозрачными на вкус ночами-днями …
Не горевать, когда покинет снег,
последний снег – ненужный, лишний, жалкий,
цветные птицы прилетят ко мне,
заблудится в моих ветвях русалка.
Одной из тысяч дев – в колхидский лес –
стать лиственницей - длинной, долговязой,
жить сотнями сюжетов, бликов, пьес,
и сверху, с облаков – единой фразой,
и неразлучно видеть всех детей
своих - длинноволосых , длинноногих,
с очами в небо…
ленту новостей
заменит ветер – мой приятель строгий.
Придут ко мне – кто очень ждёт весны,
и те, кто ни во что уже не верит -
в мой светлый мир звенящей тишины,
пружинящей травы заиндевелой
Не буду знать бессилья и тоски –
меня со мной ничто не разделяет
молитву пишут только от руки,
ветвями на ветру, эпистолярно…
Стать деревом… вобрать рассвет седой,
кружить над белым синеватым полем,
искристым, кучевым… Держать ладонь
чуть напряжённой, как в реке – поскольку
не исчерпать…
Ливень в Ботаническом
Вот так рождаются потоки -
взбухают вены, искривляясь,
по кочкам, впадинам, прорехам -
им всё понятно от рожденья,
безукоризненная точность
иных путей не оставляет:
по хаотичному рельефу -
куда диктует притяженье.
Мы здесь взрослее ясных линий,
шестого чувства, интуиций,
перешибаем обух плетью -
когда на миг снисходит точность
прозрачной тайны Метерлинка,
потоку не остановиться,
и судорога междометий
рождает вязь корявых строчек
Такое в жизни сплошь и рядом,
я не поддамся, буду гадом
осклизлым слизывать с ограды
Твоё пролившееся млеко,
меня подхватит – в эту реку,
и конь – сквозь грохот – чёрно-синий.
Восходят на свою Голгофу
кресты высоковольтных линий.