Литературный конкурс
«ЕСТЬ ТОЛЬКО МУЗЫКА ОДНА»
памяти Дмитрия Симонова
Облака, нанесенные на шелковое сукно небес, как вата, были подсвечены изнутри. Сияла луна, обнажая небо. Стелящиеся торосы белого пуха на темно-синем покрывале небес медленно текли, влекомые ветром. Слабым, еле заметным.
Горели фонари.
Сэм закурил, выбрасывая огарок спички, и выдохнул пар, облизывающий его щеки. Тяжело плыли небеса. За последние две недели весь Зимний рынок, превратился в слякоть и грязь. Было тепло, хоть и дул северный ветер. Перемежаясь с южным, нагонял циклон. Какой-то ублюдок справлял нужду прямо на дороге. Когда Сэм поднял голову, полгорода накрыло большое пышное облако. Настолько пышное, что казалось, оно не растает, если взять его руками. Будет хрустеть и от него можно даже будет откусить кусок, как от сладкой синтетики.
Зеленые фонари, рассыпанные по дороге и аллейкам у домов, казались сказочными светлячками. Ютясь и фосфоресцируя в холоде, сверкали зелеными и бледно-синими огнями. Холод бодрил, слегка кусаясь и щипля нос. Парка, в которую он был одет, полностью ограждала его от прохлады. Тепло, находящееся под ней, не давало полностью промерзнуть рукам и лицу.
Тихо бродил ветер под торосами домов и во дворах, навевая скуку. В этих колодцах, где каждая мелочь, делает их уютными и знакома ему с детства, почти не ощущается этого – течения времени. Это были дворы в деревьях и парках, лавочках и будках хай-вольтаж, от которых зубодробительный зуд и шуршание.
Сэм поправил капли наушников, вслушиваясь в Королей Грез. Славная, тихая и размеренная музыка полностью его поглощала, навевая покой и ностальгию по известной ему, слышанной где-то, не так давно, лет десять тому назад, но уже отошедшей в мир раритетов. Музыка казалась настолько славной, что пела внутри него, в самой глубине его сердца, проникновенная и тихая, перемежающаяся агрессивными наигрышами гитары и битов, бурлящая барабанами и живущая одним дыханием с тишиной.
«Короли Грез» были самой славной музыкой, которую он когда-либо слышал, а Лили, уже готовила что-то новенькое. Она жила раздельно с Рубином, не здесь, в этих торосах каменных и железобетонных высоток, не жила с ним, хоть он и приходился ей дедом. О Котелке уже давно ничего не было слышно, и Лили думала, что похоронила его. Отец из Котелка был как из жупела новогодняя елка.
Ей нравилось бывать поздней ночью здесь, в колодцах дворов, их средоточии, под неспешно плывущей пелериной облаков.
«Long after the flame», «Backing Home» и «Gaya nights», от которой тащились даже подростки. Гайа была чем-то схожа с музыкой Лунда, записывающейся на подкорку своей органикой. Но музыка Лили была намного мягче, пластичнее, легче. Она не всегда была разной. Сама Лили была всегда разной, творя ее так, что многие критики просто теряли дар речи и не могли ничего сказать.
«Короли Грез» были самой ее яркой работой. И хотя она сама этого не признавала, многие считали именно так.
Она любила яркую помаду и дешевую вату. Втюхиваемую туристам и детям на каждом переулке от Розмари Роуд до Хайвей-Металл. Этой ночью она также ела ее. Сэм подумал, что еще не все потеряно, и можно вытащить ее из дома. Так он и сделал.
Яркая черная помада на губах Лили казалась чем-то нещадным, грозным оружием, подчеркивающей ее субтильную красоту. Ее белая, как простыня, кожа, казалась ранимой и болезненной, под макияжем у глаз красные синяки, замазанные коричневой краской – тени. Она любила их, как сладкую вату. Сэм уже в четвертый раз покупал эту синтетику на большой деревянной палочке, и Лили с удовольствием с нею расправлялась. Она тихонько шла позади, а Сэм показывал ей небо и ватные тучи, плывущие этой ночью.
Они остановились в небольшом колодце во внутреннем дворе, когда проезжало авто. Оно осветило лицо Лили, играя блеском помады и тенями с шиммером. Его блестки как сверкающая пудра были рассыпаны на ее веках, подлобью и на висках. Она сделала виньеточный макияж, прорисовав тенями широкую полосу на глазах и коже. Под остриженным каре рассыпающихся прямыми прядками волос блестели накрашенные охрой брови. Она, как всегда, что-то сочиняла, не произнося вслух, а Сэм наслаждался ночью.
Тихо плыли облака, грязь и сусло дождей уже порядком подсохло. Только северный ветер, все продувал, не оставляя надежды на погожее утро. Но вскоре и он успокоился. Лили читала вслух строчки Мирры по памяти, а Сэм все никак не мог взять в толк: неужели так мало их родных поэтов, чтобы вспоминать русских довоенных? Лили ничего ему не ответила. Они откупорили по бутылке пива, чтобы ветер окончательно не одолел их, и не спеша пили. Тянуло мусорными бачками, но Лили нравилось это место. На отшибе, прямо с торца дома, где они сидели на скамейках в небольшом парке, два на два метра, огороженном низким заборчиком и четырьмя стволами голых акаций. В эту ночь никого не было, и это тоже им нравилось. Сэм купил еще две бутылки, садясь на поцарапанную, выбитую скамейку, и поглядел на сплошную стену их небольшого парка на торце высотки. Было уже полвторого ночи. Сияла луна, а он все так и не сказал ей того, что чувствует.
Сидел молча. И казалось, это было лучшим признанием, которое он мог сделать. Ведь светила луна, плыли торосы облаков, горели фонари среди ропаков железобетона. Тихо падала тишина. Этой ночью Лили сочинила еще один альбом. Только не успела записать.
Когда он пришел, было полно народу. Все пили и веселились. Лили сидела за своим Симпроном на диване в небольшой комнатке, положив деку на колени, и сосредоточенно сводила треки. Гремели «Короли Грез». В трех комнатах и на балконе. Народу в коридорах было так много, что было не протолкнуться.
Вечеринки у Лили всегда были славными. Было полно выпивки, гремела музыка, но никаких потасовок или свар, никаких драк и мордобоя. Все было в пределах нормы.
Тихо басила музыка. Сэм взял бутылку пива с подоконника, откупорил и ходил из угла в угол, не смея потревожить Лили. Никто не приближался к ее комнатке. Знал, что она творит что-то новое.
Сэму было одиноко в этой шумящей, веселой компании, и он всегда ощущал это, такое чувство одиночества и чего-то еще, что он не мог передать. Это было похоже на похороны в яркий июльский день или на радужный крест на могиле дождливой весной. В тропиках эта серая сумрачная погода перед дождем всегда навевала ему грусть, но была желанной. Он всегда пил чай в это время, думая о том, что хорошего было, о том, что ушло, и что еще будет. Он любил эту погоду, серую грозу и зеленую листву в сумерках, распростирающуюся изумрудными шапками, серые небеса и зеленую траву. Она как рай, который никогда тебе не приходилось видеть, но именно в такой день, его можно было повстречать. И он встречал. Распростёрши объятья, распахнувшись душой. Шел дождь, и Сэм забывал обо всем плохом. Влага и резкий запах озона после молний наполнял жизнью листву, шапки деревьев, траву, переполнял воздух. Дышалось легко, свободно. А сейчас была лишь слякоть и грязь Зимнего рынка. И хотя дождь так и не пошел, землю ближе к трем ночи застелил туман. Вечеринка продолжалась, перерастая в агонизирующую сороконожку. Весь алкоголь, купленный Лили, уже распили и теперь только танцевали в зале и двух гостиных. «Shine on you crazy diamond» в новой аранжировке агонизировал вместе с толпой. Сэм пил пиво, прихваченное в последний момент из-под носа официантов. Лили платила им по двести баксов. Это было немного, но казалось достаточным. Учитывая, что такую сумму они могли заработать только за пять вечеров, Лили была более чем щедра. Она могла себе это позволить. «Грозы» и «Короли Грез» хорошо продавались.
У нее был паралич центральной нервной системы, но с экзоскелетом этого почти не было заметно. Он давал ей возможность беспрепятственно двигаться, и не быть ущемленной в своем положении. Порой она даже его не замечала, свободно двигаясь, как если бы ей было по-прежнему шесть, и она была полностью здорова. Регрессивный гипноз ничего не дал, что бы о нем ни говорили. Сеансы прошли без видимых изменений. В ее центральной нервной системе ничего не изменилось. Пилюли и таблетки, мази и присыпки, как мертвому припарки – Лили по-прежнему оставалась прикованной к экзоскелету, но она так сжилась с ним, что не замечала даже тогда, когда в нем спала. Музыка была для нее богом.
Сейчас она сидела полностью голая в одном скелете, работая за своим Симпроном. Троды были подключены к ее психопортам. Когда Сэм вошел, она даже не подняла голову. Стриммеры черных прожилок в коричневых тродах, переплетенные в одну сплошную ленту, охватывали ее локти и предплечья, бедра и голень, казались чем-то вроде ядовитых змей, ленточных червей, стискивающих ее белую кожу. Тот же макияж, что и тогда, когда сидели у торца дома. Сэм не приближался, зная, что испугает ее. Лили в наушниках, сидя за Симпроном на расставленных коленках занималась новым альбомом.
А Зимний рынок был где-то далеко, не касался ее своим грязным телом, белыми палатками и выпачканной в грязи мостовой, дичью и холодом улиц. Рубин продавал на нем всякую ветошь, платы, матрицы и горы мусора. Его лавка целиком была им завалена. Даже Сэм, будучи немного старьевщиком в душе, удивлялся этому хламу, но старик был рад, что кому-то он нужен. Казалось, ничего не могло нарушить этот спокойный мерный ритм жизни, если бы однажды Лили не забыла сменить батарейки в экзоскелете. Она так и осталась сидеть на скамейке, пока не потеряла сознание. Никто не пришел ей на помощь, никто не спросил, не подал руку. Она сидела две недели, прежде, чем постовой заметил запах исходящий от нее в морозном воздухе. А белый пушистый снег медленно опускался на ее голову, подстриженное каре, на черную помаду и щеки, садился белыми хлопьями и таял. Снег на Зимнем рынке. Лили забыла сменить вышедшие из строя батарейки. Она перезаписала свой образ в призрак Масаюмы. Для Котелка. А может быть, Котелку хотелось так верить. Он был одержим идеей выкупить ее у корпорации. Но теперь личность и психика Лили была ее частной собственностью. Может она записала призрак, зная, уже готовясь заранее. Может быть, батарейки были не случайностью, а ее прихотью. Может Лили с самого начала планировала это. Сэм не знал. Он думал о снеге и ее спине в тродах, о синей парке под синим неоном в Ротвейг Роуд, когда она сидела на скамейке, и на нее легким пухом опускался снег. Такой же синий в свете неона, как ее парка. А Лили сидела, не в силах позвать, сказать хоть слово. Ее экзоскелет, под рекламной вывеской отливающий синим, поблескивал черной пленкой, тихо застывал на морозе. И все, что говорила Пташка, казалось ему разумным, но что-то все же было не так. Сэм чувствовал это.
Он ни разу не поговорил с призраком Лили, считая это пустой тратой времени.
- Откуда ты знаешь? - говорила Пташка, жуя жвачку и размеренно двигая своими напомаженными такой же черной помадой, как у Лили, губами. - Может, она бы сказала тебе, зачем… Тебя ведь это волнует.
Сэм молчал.
- Меня, вот, собирали по кускам, - сказала она. - В буквальном смысле этого слова. Граната оторвала мне руку. Теперь как новая.
Пташка зажала и разжала кулак, поправляя воротник своей парки.
- Механика?
- Да. Но жидкое молоко – почти незаметна разница. Настоящая кожа. Почти как настоящая. И глаза. Мне имплантировали роговую оболочку. Теперь зеленые. Как и были! - Пташка хлопнула его по плечу, рассмеявшись.
- Может и спрошу, - сказал Сэм. - Но это уже железо, а не Лили. Все, что было от нее ушло. Душа…
- Ты веришь в душу? - Пташка вынула жвачку, прилепляя ее за руль.
В скорой было пусто. Не было медбратьев, ни больных. Они сидели впереди. Пташка на водительском месте, держась за руль.
- Знаешь, что я тебе скажу? Не думай о железе, как о чем-то бездушном. Даже неорганика органична. Космос. Лили скопировала себя полностью в призрак. Тысяча миллионов нейросвязей в этой игрушечной коробочке. Ты даже не представляешь, как их много. А душа – это и есть нейросвязи. После смерти они расщепляются, и недостает тридцати грамм. Это они. И сейчас все они в призраке. Лили осталась. Хоть ты в это и не веришь. Поверь. Это лучшее, что ты можешь сделать. Сойдись с ней, найди ее, спроси. Хотя я и так знаю, что она может тебе сказать. Это Зимний рынок. А на нем жизнь не имеет хоть сколько бы то ни было малой цены. Она бесценна, и все, что волновало ее в тот момент, это снег. Он падал ей на голову, оседал на щеках, пальцах. Только снег. Как денотат, смысл цели. Той, где покупают и продают, но что-то главное всегда за ширмой. Снег, который падает на Зимний рынок, последний элемент в этой мозаике, ее любовь. «Короли Грез» и «Грозы», также растаивающие без следа. Когда-нибудь. А Лили будет жить, пока жива Масаюма. Тебе стоит у нее спросить. Вам надо поговорить.
- А ты?
- Что я? Я всего лишь фельдшер. Смотри, снова валит, - показывая головой в форточку, отлепила жвачку Пташка, суя ее в рот. - Лед, как вода, жизнь, как снег. Растаяла и никто не заметит. Выходи. Мне надо на вызов.
- Бывай, Милен.
- Бывай…
Пташка закрыла дверь, заводя мотор.
Тяжело падал снег, синяя вывеска блуждала неоном по его лицу. Сэм собрал волю в кулак, садясь на скамейку. Но он мог уйти. Не так, как Лили. И все же он не уходил, ловя снежинки, синим пухом опускающиеся ему на голову, на плечи и пальцы, на руки. Синий снег, пахнущий Лили…
Он думал, что Пташка в чем-то права, пытался поверить. А потом, зашел в магазинчик на углу их любимого дома. Взял пиво, но не пил.
На их скамейке было пусто. Улица вымерла к четырем. А синий снег все опускался, наполняя пустоту тем, о чем говорила Пташка, напоминая ему о ней. Что-то было не так. Даже с призраком, Лили больше не было. И ее душа была потеряна. Сэм это знал. Он помнил ее запах, помнил тепло и эту ночь в колодце домов. Она хотела ему что-то сказать, а может, была увлечена новым альбомом. Может ему так казалось. Ничего нельзя было теперь сказать наверняка.
Сыпал снег. И Лили была тут, ее след, запах. Еще не остыл. Еще был здесь. С ним. Голубой неон витрин, магазина, синий плеск. Вспышка. Короли Грез. Сама Лили в них. Лед как вода, снег как жизнь. Зимний рынок, встречающий холодом и грязью. Белые палатки, проплывающие за окном такси. Вот и нет Лили, и только белые пятна под сыплющим снегом. Тишина внутри. Тишина за окном. Необъяснимо. Необъяснимые чувства. Что-то, чего не хватает, место, которое никто не займет. Безжизненные тротуары с газетами на асфальте. Миллион лет, которые прошли сквозь него, оставив свой след. Тихий, бесполезный урок. Безжизненная дорога поутру. Еще горят фонари, и брызжет блеклый свет. Сэм допил пиво, и теперь из его рта валил пар. Грозы и Короли внутри. Тишина асфальтированных дорог. Никто не протянул руку, никто не спросил…
Сэм ехал, забыв обо всем. Тихо шуршал мотор. Ропот и выхлопной газ, спирающий горло. Слабый запах бензина. Дорога, в которой звучит Лили, ее судьба, чудо, ее душа.
Тихо мелькают авто и витрины, дорога, в которой забываешь обо всем. Уже второй круг. Падает снег. Рождество. Пташка где-то едет на своем минивэне. Единственное, что осталось…
А что было?