Воложин Соломон. Кураж с Курашом


на рассказ Кураша Владислава "Последняя глава. Артюр Рембо"

   Читаю рассказ Владислава Кураша «Последняя глава. Артюр Рембо», и глаза на лоб лезут. На каждом шагу что-то «не тае», как один крестьянин у Л. Толстого говорил. 
   Может, и я тёмен, как тот крестьянин? 
   Вот первое предложение: 
   «После разрыва с Полем Верленом он много путешествовал по свету, пока в конце концов не оказался в Восточной Африке». 
   Впечатление такое, что имеешь дело с продолжением чего-то, и читателю должно быть ясно, что именно разрыв именно с Полем Верленом причина путешествия Рембо. – Странное начало. Выходит, что автор хорошо осведомлён о жизни Рембо, но ему почему-то в голову не приходит, что его читатель может не знать даже, кто такие Верлен и Рембо. 
   Или ладно. Предположим, что автор считает, что читателю и не надо знать, что это за имена и фамилии – просто такие имена и фамилии. Имеют же люди имена и фамилии. Вот он, мол, и имеет право взять и как-то назвать людей.
   Тогда странность другая. Верлен упомянут только один, вот этот, раз. На чёрта было его упоминать по имени и фамилии? 
   Или у французов так принято? 
   Или надо всё же воспринимать вещь как отрывок. Но почему тогда надо писать о нём рецензию как об отдельном произведении? 
   Или смириться как с непонятностью, которая в будущем прояснится. – Смиряюсь. – На втором предложении опять загвоздка. 
   Смирившись, я предположил, что у путешественника вольная воля, и он шляется по свету. Но, если так, то какого чёрта автор во втором предложении применяет слово «пришлось»
   «На какое-то время ему пришлось обосноваться в Хараре»
   Автор что: плохо знает значения русских слов? 
   Написал бы «привелось», я б не возразил. 
   Позже возникло ещё одно недоумение. Название этого города упомянуто в рассказе ещё 9 раз, но там – с двумя «р». Вопрос: это описка автора, ошибка публикатора или намеренная белиберда (можно ж подозревать и такое)? 
   При первом чтении к следующему предложению у меня претензий не было. Но теперь, когда я пишу эту статью, у меня недоумение: какого чёрта там сказано об укреплённости этого Харрара и о расстоянии его от моря? Ведь в последующем тексте ни одно, ни другое не имеет никакого отношения к сюжету. 
   На следующем предложении мне придраться было не к чему: 
   «Через Харрар проходил транзит абиссинских товаров, экспортируемых в Европу»
   Потому что впоследствии в повествовании будут слова: 
   «Тогда он вернулся в Харрар и <…> Он занялся покупкой и экспортом абиссинских товаров в Европу»
   Но я уже стал впадать в раж. В рассказе много географии… Не мура ли она? Есть ли, например, такой город Харрар (как есть на свете имена Поль Верлен и Артюр Рембо)? – Я полез в гуглокароту. Есть. Но от моря он не «в трёхстах пятидесяти километрах», а в двухстах пятидесяти. – Как к этому относиться? Как к принципиальной безответственности? Сродни выше найденной описке? Или как к халтуре? 
   Правду сказать первая шероховатость при первом чтении этого сухого, как для справочника, текста для меня была в предложении таком: 
   «Они [два признака болезни] постоянно мучили его и донимали»
   Зачем слово «донимали»? Оно избыточно при просматривавшейся уже скупости речи. Хотя можно было то же заметить и раньше: «Рембо решил стать первопроходцем и первооткрывателем». А теперь я вижу, что и в следующих двух предложениях такое же излишество (подчеркну): 
   «Местные врачи не могли поставить правильный диагноз и понять, что это за болезнь. И, тем не менее, время от времени он вынужден был ложиться в больницу и проходить курс лечения». 
   Минимализму как малословию, на что мне потом намекнули, это противоречило. 
   Может, задача автора была, говоря, ничего, относящегося к сути того, что мы знаем о Рембо, - поэт же! - не сказать? Занимается какой-то материальной суетой, мучим тоже не духовным, а болезнями, одной за другой… 
   На чёрта об этом писать? 
   Этнографические записки, правда, полезны не только Рембо. Так, может, это такой же прокол, как и выше найденные мелкие ляпы? Замысла ради (если он был в выражении бессмысленности обычной человеческой жизни), может, стоило об этнографических записках умолчать? Или однократное упоминание Поля Верлена приобретает смысл, если предположить, что от обратного в рассказе воспевается художественно-творческая жизнь и, наоборот, попирается жизнь обычная, в проявления которой входит этнография и предпринимательство. Особенно предпринимательство. В нём особо мало творчества (мысль о торговле оружием родилась не в голове Рембо, а процесс торговли снабжён массой неприятностей и общей неудачей для Рембо лично). 
   Мелькает и такая странность – точка зрения повествователя (если тут не очередной ляп) находится в будущем относительно описываемой суеты: 
   «Встреча с императором произошла в Энтонто, будущей столице Абиссинии»
   Впрочем, наверно, не ляп – точка зрения удалена вообще: 
   «За это время Менелик со своей армией захватил Харрар и вместе с ним огромное количество трофейного оружия. А Пьер Лабатю [подавший идею торговать оружием] заболел, уехал во Францию лечиться и умер»
   Синтаксически запрятана смерть носителя творческого момента в предпринимательстве. То есть предпринимательство опущено совсем низко. 
   Вторая попытка торговать, обычными товарами, удалась, но и она подорвана – здоровьем. 
   Связи новой болезни с торговлей нет. Распоряжается какой-то рок: нельзя изменять призванию поэта, что ли? 
   Проклёвывается единство замысла. 
   В самом деле. Вот отрезали ему ногу во Франции, рана зажила, и он отдался этнографии Эфиопии. Так нет. Это не поэзия. И вновь на него сваливаются болезни. И – смерть. 
   Признаться, устремлённость я заметил лишь во втором чтении. В первом было впечатление потока алогизмов. 
   Надо проверить, что Кураш в биографии Рембо изменил. Изменения могут подтвердить предположение о единстве замысла. 
   «После разрыва с Полем Верленом…»
   Не сказано, что после последнего. И не сказано, что они гомосексуалисты. То есть для несведущего читателя выпячивается разрыв с поэзией, за что и мстит рок. 
   Этнографического акцента «подробно описал климат, флору и фауну Абиссинии, традиции, обычаи и обряды местных племён» не чувствуется в рецензии на книгу Рембо «Путешествие в Абиссинию и Харар» (одна буква «р»): 
   «Подробные сведения содержат путевые дневники поэта… о политической ситуации в регионе, положении европейских держав и их торговых интересах, особенностях политической истории отдельных эфиопских княжеств…» (http://publishing.primuzee.ru/2018/06/08/remboreview/). 
   То есть Курашу, опустившему службу Рембо в голландской колониальной армии в Индонезии, диспетчерство в каменном карьере на Кипре, занятиях совсем не творческих, хотелось дать для развенчания что-то хоть сколько-то творческое. 
   Предположение о единстве замысла тем самым подтверждается. И найденные погрешности можно простить. 
   Но есть ли тут следы подсознательного идеала, без наличия которых я не смогу назвать это произведение художественным? 
   Отталкивающая сухость текста, стиль хроники о ерунде может ли быть странностью, тянущей на такой след? Может, надо всё же вспомнить ляпы? Их, мол, не было б, если б распоряжалось больше подсознание, чем осознанный заранее замысел. 
   А впечатление ералаша чередования дел и болезней, не связанных друг с другом? Может, Кураш как сомнамбула двигался по сюжету, а не расчётливо его строил? Кураж, может, им двигал? 
   Или всё-таки сухая хроника была простым «фэ», тем «элементарно, Ватсон!», которым автор сказал знаменитой фабуле предательства поэзии со стороны Рембо. И никакого подсознательного идеала тут нет? Элементарное нравоучение. Замаскированное подробностями, похожими на хаос. 
   На этом и порешим. 

25 октября 2020 г.