Мария-Антуанетта
I
Чумное проклятое лето.
Жара беспощадно права.
Мария-ах!-Антуанетта,
прошу вас, фильтруйте слова.
Так пахнет и пылью, и воском,
свечами, огарком свечи.
И скоро в дорогу повозкам
отмашку дадут палачи.
Вы были прекрасны, как птица.
Болела у вас голова.
Кто знает о том, что случится?
Прошу вас, фильтруйте слова.
Просить вас об этом напрасно.
Надменная вздёрнута бровь.
Трёхцветной свободой опасной
историю вытерла кровь.
II
Всё понятно, но всё-таки жаль.
Королеву - прыгучую блошку
лучше бы миновала печаль,
лучше бы это всё понарошку.
Лучше б в спальне открыла глаза,
и не кровь потекла с эшафота,
по щеке потекла бы слеза,
раз приснилось ужасное что-то.
Лучше флейта, кларнет и гобой -
тихо-тихо, так тихо, как в спячке
с оттопыренной нижней губой,
родовою губой австриячки.
Сезон дождей
Сезон дождей, раскисшая земля.
Неужто навсегда сезон дождей?
Я вижу не железо корабля.
Я вижу только тени кораблей.
Я вижу сон о том, что навсегда.
Я вижу сны о том, что отболит.
Горит во лбу Вьетнамская звезда.
Она горит, и больше не сгорит.
Чего же надо мне сейчас ещё?
И почему я вижу вижу небеса
винтовкой, натирающей плечо,
стоянкой во вьетконговских лесах.
Старый ворон Артур
Это просто зима, это блещёт Арктур,
это пьяницы просят - Налейте!
Это в чёрном саду серый ворон Артур
изливается грустью на флейте.
Ночью звёзды вокруг, ночью звёзды близки,
и замешана воля на страхе.
А у кельнерши-девочки рожки-соски
проступают из белой рубахи.
У неё на лице - деревенский загар.
Старый ворон склонился над книгой.
Он девчонке смешон, как сосед-пивовар.
Старый ворон, крылами не дрыгай!
Есть девчонка, соски и большие глаза,
и припухшая нижняя губка.
И над волей твоей есть ночная гроза,
отблеск лампы с накинутой юбкой.
Все зависит порой от движенья руки,
фитилёк или небо с Арктуром.
Флейта дышит едва, по углам пауки
паутину плетут над Артуром.
Встреча вечером в Тобоссе
Я свинопаска с грязными ногами,
какого чёрта надо вам от нас?
Сейчас я подберу вот этот камень,
а там молитесь, чтоб Господь упас.
Беззубый, страшный, рожа словно миска,
помятая ребятами в игре.
Не думай даже! Стой вон там, неблизко!
Приблизишься - смогу тебя огреть.
Смогу огреть? Но так ты смотришь жалко,
что хочется согреть, прости Господь.
Дай обниму, бедняга. Брось мне палку.
Излей свою натруженную плоть.
Ты воевал? Ты убивал? Кого же?
Ты великанов убивал в бою?
Приблизь своё лицо к немытой роже.
Я песню колыбельную спою.
И пыль сотру со щёк твоих прекрасных.
И поцелую дивные уста.
Не плачь, любимый, плачешь ты напрасно.
Усни, любимый, крепко, ты устал.
На гэльском
I
Кончаем тары-бары -
народец слишком прост.
Малютки-медовары
не встанут в полный рост.
Не выучат законов,
не создадут стихов.
Течение сезонов -
порядок их таков.
Возьмите волкодава
и соберите рать.
Народец этот, право,
не станет воевать.
Они умрут, как дети,
травою на ветру
полягут люди эти,
всё кончится к утру.
И лишь один, с пелёнок
обученный играть,
какой-нибудь ребёнок,
не станет умирать.
Пройдёт сто лет и триста,
и тысяча пройдёт,
его дуделка свистом
на берегу поёт.
Колышут волны дико
огромные моря,
а он - как земляника,
как вереск и заря.
И кто придёт на берег,
услышит этот свист.
И кто придёт, поверит,
что навсегда флейтист.
Собачья морда брызжет
горячею слюной.
И с каждой каплей ближе
безжалостный убой.
Но что вы ни умейте,
останетесь в долгу -
вам не играть на флейте
на страшном берегу.
II
Куда мы поскачем, мой маленький лорд?
Трава голубая под нами лежит.
И пена стекает с оскаленных морд,
и старый шотландский клинок дребезжит.
Куда ж мы помчимся? Твой предок убит.
И сладкую кровь проглотила земля,
и солнце и звёзды не сходят с орбит,
убийцы пируют в дворце короля.
Я вижу твой взгляд - затуманенный взор,
и кровь приливает, бурля и стуча.
И надо бы мчаться, смывая позор,
сжимая плотней рукоятку меча.
Такое нельзя ни простить ни стерпеть.
Куда ты уходишь дорогой лесной?
Уходишь играть на волынке и петь,
что пьяный король вытворяет с тобой?
И ты говоришь, что отымется честь
от тех, кто сегодня пирует в ночи.
Что более, чем вековечная, месть
прольёт на убийцу стальные лучи.
Не знаю, мой маленький, прав ты, не прав.
О как хорошо бы - кроваво и раз!
Но лес и огромное гульбище трав
заучат навеки твой скорбный рассказ.
И будет трава, проклиная, шуметь,
и пчёлы летя, собираючи мёд,
и эти деревья - не смогут не петь.
И это убийцу три раза убьёт.
Три раза, три тысячи - каждый денёк,
когда тот, кто гэльским владеет пока,
с твоими словами присядет в тенёк -
убийцу по-новой сразит не рука.
И будет разить - от ручья и до звёзд,
покуда ручей шелестит в тишине,
и птицы поют - вылетая из гнёзд,
и капли дождя - на колючей стерне.
I
Чумное проклятое лето.
Жара беспощадно права.
Мария-ах!-Антуанетта,
прошу вас, фильтруйте слова.
Так пахнет и пылью, и воском,
свечами, огарком свечи.
И скоро в дорогу повозкам
отмашку дадут палачи.
Вы были прекрасны, как птица.
Болела у вас голова.
Кто знает о том, что случится?
Прошу вас, фильтруйте слова.
Просить вас об этом напрасно.
Надменная вздёрнута бровь.
Трёхцветной свободой опасной
историю вытерла кровь.
II
Всё понятно, но всё-таки жаль.
Королеву - прыгучую блошку
лучше бы миновала печаль,
лучше бы это всё понарошку.
Лучше б в спальне открыла глаза,
и не кровь потекла с эшафота,
по щеке потекла бы слеза,
раз приснилось ужасное что-то.
Лучше флейта, кларнет и гобой -
тихо-тихо, так тихо, как в спячке
с оттопыренной нижней губой,
родовою губой австриячки.
Сезон дождей
Сезон дождей, раскисшая земля.
Неужто навсегда сезон дождей?
Я вижу не железо корабля.
Я вижу только тени кораблей.
Я вижу сон о том, что навсегда.
Я вижу сны о том, что отболит.
Горит во лбу Вьетнамская звезда.
Она горит, и больше не сгорит.
Чего же надо мне сейчас ещё?
И почему я вижу вижу небеса
винтовкой, натирающей плечо,
стоянкой во вьетконговских лесах.
Старый ворон Артур
Это просто зима, это блещёт Арктур,
это пьяницы просят - Налейте!
Это в чёрном саду серый ворон Артур
изливается грустью на флейте.
Ночью звёзды вокруг, ночью звёзды близки,
и замешана воля на страхе.
А у кельнерши-девочки рожки-соски
проступают из белой рубахи.
У неё на лице - деревенский загар.
Старый ворон склонился над книгой.
Он девчонке смешон, как сосед-пивовар.
Старый ворон, крылами не дрыгай!
Есть девчонка, соски и большие глаза,
и припухшая нижняя губка.
И над волей твоей есть ночная гроза,
отблеск лампы с накинутой юбкой.
Все зависит порой от движенья руки,
фитилёк или небо с Арктуром.
Флейта дышит едва, по углам пауки
паутину плетут над Артуром.
Встреча вечером в Тобоссе
Я свинопаска с грязными ногами,
какого чёрта надо вам от нас?
Сейчас я подберу вот этот камень,
а там молитесь, чтоб Господь упас.
Беззубый, страшный, рожа словно миска,
помятая ребятами в игре.
Не думай даже! Стой вон там, неблизко!
Приблизишься - смогу тебя огреть.
Смогу огреть? Но так ты смотришь жалко,
что хочется согреть, прости Господь.
Дай обниму, бедняга. Брось мне палку.
Излей свою натруженную плоть.
Ты воевал? Ты убивал? Кого же?
Ты великанов убивал в бою?
Приблизь своё лицо к немытой роже.
Я песню колыбельную спою.
И пыль сотру со щёк твоих прекрасных.
И поцелую дивные уста.
Не плачь, любимый, плачешь ты напрасно.
Усни, любимый, крепко, ты устал.
На гэльском
I
Кончаем тары-бары -
народец слишком прост.
Малютки-медовары
не встанут в полный рост.
Не выучат законов,
не создадут стихов.
Течение сезонов -
порядок их таков.
Возьмите волкодава
и соберите рать.
Народец этот, право,
не станет воевать.
Они умрут, как дети,
травою на ветру
полягут люди эти,
всё кончится к утру.
И лишь один, с пелёнок
обученный играть,
какой-нибудь ребёнок,
не станет умирать.
Пройдёт сто лет и триста,
и тысяча пройдёт,
его дуделка свистом
на берегу поёт.
Колышут волны дико
огромные моря,
а он - как земляника,
как вереск и заря.
И кто придёт на берег,
услышит этот свист.
И кто придёт, поверит,
что навсегда флейтист.
Собачья морда брызжет
горячею слюной.
И с каждой каплей ближе
безжалостный убой.
Но что вы ни умейте,
останетесь в долгу -
вам не играть на флейте
на страшном берегу.
II
Куда мы поскачем, мой маленький лорд?
Трава голубая под нами лежит.
И пена стекает с оскаленных морд,
и старый шотландский клинок дребезжит.
Куда ж мы помчимся? Твой предок убит.
И сладкую кровь проглотила земля,
и солнце и звёзды не сходят с орбит,
убийцы пируют в дворце короля.
Я вижу твой взгляд - затуманенный взор,
и кровь приливает, бурля и стуча.
И надо бы мчаться, смывая позор,
сжимая плотней рукоятку меча.
Такое нельзя ни простить ни стерпеть.
Куда ты уходишь дорогой лесной?
Уходишь играть на волынке и петь,
что пьяный король вытворяет с тобой?
И ты говоришь, что отымется честь
от тех, кто сегодня пирует в ночи.
Что более, чем вековечная, месть
прольёт на убийцу стальные лучи.
Не знаю, мой маленький, прав ты, не прав.
О как хорошо бы - кроваво и раз!
Но лес и огромное гульбище трав
заучат навеки твой скорбный рассказ.
И будет трава, проклиная, шуметь,
и пчёлы летя, собираючи мёд,
и эти деревья - не смогут не петь.
И это убийцу три раза убьёт.
Три раза, три тысячи - каждый денёк,
когда тот, кто гэльским владеет пока,
с твоими словами присядет в тенёк -
убийцу по-новой сразит не рука.
И будет разить - от ручья и до звёзд,
покуда ручей шелестит в тишине,
и птицы поют - вылетая из гнёзд,
и капли дождя - на колючей стерне.