***
Прохлада с гор
спускается в долину,
по склонам облаков переходя,
и разминая спекшуюся глину
стремительными каплями дождя.
Закрыв глаза, по запаху прибоя
и вкусу виноградного вина
который век спускаюсь за тобою
в долину тектонического сна.
Глоток-другой забытого «Агдама»
и, наконец, увижу, как живых,
из глины сотворенного Адама
и женщину
из капель дождевых…
Южное
Пряный запах южного курорта,
белые магнолии в цвету;
по дороге от аэропорта
карамель растаяла во рту.
Поселюсь у самого залива,
у седого грека-чудака,
чтобы видеть, как неторопливо
море переходит в облака.
Содержатель маленькой таверны,
где всегда столуются в кредит,
обожает Грина и Жюль Верна,
говорит красиво и навзрыд.
Винный погреб делу не помеха:
можно, выпивая перед сном,
слушать укороченное эхо
вечного прибоя за окном.
А потом хозяйке, до упаду,
заливать за дружную семью,
за великолепную Элладу,
за дурную голову мою.
Только море – цвета перламутра,
долгий разговор накоротке,
и, неувядающий наутро,
виноградный вкус на языке…
Гантиади
Близ моря жизнь нетороплива
как кучевые облака:
пижоны местного разлива
прогуливаются слегка,
орут нахрапистые чайки,
штормит который день подряд,
окрестные домохозяйки
изгантиадить норовят.
Пора сказать, что Гантиади-
колониальный городок,
где анаша - за бога ради-
и пальмы тощие в рядок.
Похоже, со второго раза
при воплощении земном
возник в предгории Кавказа
Эдем, похожий на Содом.
За пеленой восточных сказок,
на чебуречном берегу
среди медлительных абхазок
я от любви изнемогу.
В раю не может быть иначе,
а на земле - наоборот.
Поэтому я выпью чачи
неподалеку моря от.
Пальма
У моря,
от вечности наискосок,
от маленьких дел и забот в стороне,
где время текло, как меж пальцев песок,
и старая пальма вздыхала во сне,
ты просто плыла по течению дня
на голос прибоя и солнечный свет,
и тысячу раз позабыла меня,
как пальма,
живущая тысячу лет.
***
Опять повторяется призрачный день,
когда, поневоле глаза закрывая,
я вижу твою торопливую тень,
которая к морю идет, как живая.
Я знаю, что это навязчивый бред,
и вслед за волной ничему не вернуться:
тебя уже нет, нелюбимая, нет -
и надо очнуться, очнуться, очнуться…
Пугливая тень избегает меня,
блуждая поодаль, и чудится даже,
что ей оставаться до Судного дня
деталью и болью морского пейзажа.
***
По натуре не хозяйка,
но – с утра и дотемна –
возле моря, словно чайка,
ходит женщина одна.
А когда вода залива
отражает море звезд,
у нее неторопливо
отрастает рыбий хвост.
Мне, порой, бывает жалко
человеческого, но,
может быть, она – русалка
и наяда, заодно.
А различье между нами
только в том, что нас потом
унесут вперед ногами,
а ее – вперед хвостом.
***
Волну живую рассекая,
от всех печалей и забот
уходит женщина морская
во глубину азовских вод.
И там, не отходя от кассы,
безотносительно обид,
любви и нежности запасы
морская женщина хранит.
На полнолуние, всего лишь,
вскипает горькая вода
и что-то из ее сокровищ
перепадает нам тогда.
Возле моря
1
Там, где время ходит наоборот,
со своими комплексами не споря,
можно жить, не думая наперед,
собирая камешки возле моря.
На волнах качаются облака,
пролетают чайки и альбатросы –
хорошо посвистывать свысока,
разрешая маленькие вопросы.
В стороне от важных проблем и дел,
на часы поглядывая украдкой,
светлый ангел по небу пролетел,
словно чужая память о жизни краткой.
2
Загадку, множа на загадку,
на переходе в мир иной
по заведенному порядку
волна приходит за волной.
Вдоль берега цветут маслины,
как миллиона лет назад,
и маргинальные дельфины
выныривают на закат.
***
Кто видел, как хищные чайки
ставриду клюют наповал
и делят рыбацкие пайка,
на зоне, считай, побывал.
У Господа Бога узнай-ка,
зачем – по судьбе напролет –
душа, как голодная чайка,
живую добычу клюет?
Мы были и будем такими –
никто никого не винит:
земные законы с морскими
небесная сила роднит.
***
На самом краю Казантипа,
где море встает на дыбы,
на фрейдовский комплекс Эдипа
выходит кривая судьбы.
Знакомое чувство: как будто
стремился всю жизнь напролет
туда, где Татарская бухта
морскими огнями цветет.
Сакральное право земное
записано мне на роду
и знаю, что станет со мною,
когда я на берег приду,
когда перебесится море,
звезда на Боспоре вздохнет
и женщина в греческом хоре
высокую ноту возьмет.
Денежка
Помнишь: Ялта, сумерки сезона,
квелые осенние цветы…
Оставаться не было резона,
по причине полной нищеты.
Накануне сдали стеклотару,
за червонец местному менту
продали хорошую гитару
и ту-ту.
Запорожье…Белгород…Воронеж…
Только, по законам естества,
ничего ты, девочка, не помнишь:
умерла за день до Рождества.
В тамбуре последнего вагона
я стою на долгом сквозняке,
денежку для хмурого Харона
зажимая в потном кулаке…
***
За Коктебель всё сказано давно,
поэтому сегодня дело глухо:
ни белое, ни красное вино
коньячного не укрепляет духа.
Когда луна зайдет за Карадаг
и смолкнут говорливые бакланы,
мои печали чокаются, как
наполненные заживо стаканы.
Кончается бутылка коньяка,
не успевая перевоплотиться
в автограф на краю черновика,
похожий на печальную жар-птицу.
Коктебельская осень
По всему побережью погода в миноре,
за душой ни гроша – золотая пора.
Коктебельская осень выходит из моря,
как Венера выходит из бара с утра.
Угорелое время проносится мимо
и гуляет, не выше больной головы,
пряный запах вина и шашлычного дыма,
так похожий на запах горящей листвы.
Лишь один катерок тарахтит у причала,
увозя отдыхающих прямо туда,
где Антонов поет, как ни в чем не бывало,
и не кончится лето уже никогда.
Прохлада с гор
спускается в долину,
по склонам облаков переходя,
и разминая спекшуюся глину
стремительными каплями дождя.
Закрыв глаза, по запаху прибоя
и вкусу виноградного вина
который век спускаюсь за тобою
в долину тектонического сна.
Глоток-другой забытого «Агдама»
и, наконец, увижу, как живых,
из глины сотворенного Адама
и женщину
из капель дождевых…
Южное
Пряный запах южного курорта,
белые магнолии в цвету;
по дороге от аэропорта
карамель растаяла во рту.
Поселюсь у самого залива,
у седого грека-чудака,
чтобы видеть, как неторопливо
море переходит в облака.
Содержатель маленькой таверны,
где всегда столуются в кредит,
обожает Грина и Жюль Верна,
говорит красиво и навзрыд.
Винный погреб делу не помеха:
можно, выпивая перед сном,
слушать укороченное эхо
вечного прибоя за окном.
А потом хозяйке, до упаду,
заливать за дружную семью,
за великолепную Элладу,
за дурную голову мою.
Только море – цвета перламутра,
долгий разговор накоротке,
и, неувядающий наутро,
виноградный вкус на языке…
Гантиади
Близ моря жизнь нетороплива
как кучевые облака:
пижоны местного разлива
прогуливаются слегка,
орут нахрапистые чайки,
штормит который день подряд,
окрестные домохозяйки
изгантиадить норовят.
Пора сказать, что Гантиади-
колониальный городок,
где анаша - за бога ради-
и пальмы тощие в рядок.
Похоже, со второго раза
при воплощении земном
возник в предгории Кавказа
Эдем, похожий на Содом.
За пеленой восточных сказок,
на чебуречном берегу
среди медлительных абхазок
я от любви изнемогу.
В раю не может быть иначе,
а на земле - наоборот.
Поэтому я выпью чачи
неподалеку моря от.
Пальма
У моря,
от вечности наискосок,
от маленьких дел и забот в стороне,
где время текло, как меж пальцев песок,
и старая пальма вздыхала во сне,
ты просто плыла по течению дня
на голос прибоя и солнечный свет,
и тысячу раз позабыла меня,
как пальма,
живущая тысячу лет.
***
Опять повторяется призрачный день,
когда, поневоле глаза закрывая,
я вижу твою торопливую тень,
которая к морю идет, как живая.
Я знаю, что это навязчивый бред,
и вслед за волной ничему не вернуться:
тебя уже нет, нелюбимая, нет -
и надо очнуться, очнуться, очнуться…
Пугливая тень избегает меня,
блуждая поодаль, и чудится даже,
что ей оставаться до Судного дня
деталью и болью морского пейзажа.
***
По натуре не хозяйка,
но – с утра и дотемна –
возле моря, словно чайка,
ходит женщина одна.
А когда вода залива
отражает море звезд,
у нее неторопливо
отрастает рыбий хвост.
Мне, порой, бывает жалко
человеческого, но,
может быть, она – русалка
и наяда, заодно.
А различье между нами
только в том, что нас потом
унесут вперед ногами,
а ее – вперед хвостом.
***
Волну живую рассекая,
от всех печалей и забот
уходит женщина морская
во глубину азовских вод.
И там, не отходя от кассы,
безотносительно обид,
любви и нежности запасы
морская женщина хранит.
На полнолуние, всего лишь,
вскипает горькая вода
и что-то из ее сокровищ
перепадает нам тогда.
Возле моря
1
Там, где время ходит наоборот,
со своими комплексами не споря,
можно жить, не думая наперед,
собирая камешки возле моря.
На волнах качаются облака,
пролетают чайки и альбатросы –
хорошо посвистывать свысока,
разрешая маленькие вопросы.
В стороне от важных проблем и дел,
на часы поглядывая украдкой,
светлый ангел по небу пролетел,
словно чужая память о жизни краткой.
2
Загадку, множа на загадку,
на переходе в мир иной
по заведенному порядку
волна приходит за волной.
Вдоль берега цветут маслины,
как миллиона лет назад,
и маргинальные дельфины
выныривают на закат.
***
Кто видел, как хищные чайки
ставриду клюют наповал
и делят рыбацкие пайка,
на зоне, считай, побывал.
У Господа Бога узнай-ка,
зачем – по судьбе напролет –
душа, как голодная чайка,
живую добычу клюет?
Мы были и будем такими –
никто никого не винит:
земные законы с морскими
небесная сила роднит.
***
На самом краю Казантипа,
где море встает на дыбы,
на фрейдовский комплекс Эдипа
выходит кривая судьбы.
Знакомое чувство: как будто
стремился всю жизнь напролет
туда, где Татарская бухта
морскими огнями цветет.
Сакральное право земное
записано мне на роду
и знаю, что станет со мною,
когда я на берег приду,
когда перебесится море,
звезда на Боспоре вздохнет
и женщина в греческом хоре
высокую ноту возьмет.
Денежка
Помнишь: Ялта, сумерки сезона,
квелые осенние цветы…
Оставаться не было резона,
по причине полной нищеты.
Накануне сдали стеклотару,
за червонец местному менту
продали хорошую гитару
и ту-ту.
Запорожье…Белгород…Воронеж…
Только, по законам естества,
ничего ты, девочка, не помнишь:
умерла за день до Рождества.
В тамбуре последнего вагона
я стою на долгом сквозняке,
денежку для хмурого Харона
зажимая в потном кулаке…
***
За Коктебель всё сказано давно,
поэтому сегодня дело глухо:
ни белое, ни красное вино
коньячного не укрепляет духа.
Когда луна зайдет за Карадаг
и смолкнут говорливые бакланы,
мои печали чокаются, как
наполненные заживо стаканы.
Кончается бутылка коньяка,
не успевая перевоплотиться
в автограф на краю черновика,
похожий на печальную жар-птицу.
Коктебельская осень
По всему побережью погода в миноре,
за душой ни гроша – золотая пора.
Коктебельская осень выходит из моря,
как Венера выходит из бара с утра.
Угорелое время проносится мимо
и гуляет, не выше больной головы,
пряный запах вина и шашлычного дыма,
так похожий на запах горящей листвы.
Лишь один катерок тарахтит у причала,
увозя отдыхающих прямо туда,
где Антонов поет, как ни в чем не бывало,
и не кончится лето уже никогда.