Овсянникова Алена. Начало всего во мне


Этюд. Белое

Пустота подоконника - льдина. Гладка, бела.
Хоть бери баллончик и выводи
То ли люблю, то ли верю, то ль, была не была,
Сохрани и помилуй, Господи, Господи...
Ты молчишь и смотришь в вечернюю синеву.
Ты молчишь, а пальцы медленно говорят
И по белому сами собой плывут,
Будто там невидимых клавиш ряд.
Хочется что-то сказать ему вслух, и не
Можется... Вечно ты безъязыкая, черт возьми...
Пальцы по подоконнику, как по его спине -
Трепетно, нежно, от низкой «до» до высокой-высокой «ми»…

Хьюстон

...В общем, Хьюстон, у нас, по всему, проблемы.
Этот чертов апрель жжет контакты и окисляет клеммы.
Пару циклов назад были если не на Земле мы -
То уж точно на безопаснейшей из орбит.
А теперь нас куда-то уносит, трясет, знобит,
И приборы сошли с ума.
То есть, Хьюстон, я здесь сама
Виновата. Не может быть виноватым
Тот, кто каждым словом влияет на каждый атом,
Тот, кто повелевает моим килоджоулям, герцам, ваттам
Делать так, а не эдак... Зима все дальше,
Звезды ближе, не так это страшно даже,
Если неотвратимо... О, Хьюстон, дай же
Знак, приказ, черт возьми, сигнал...
Только не говори, мол, девочка, я же тебя не гнал
Из объятий прекрасной зимы в апрельские страсти, да?
Слышишь, Хьюстон, у нас беда...

Shape of my heart

Холод стены ощущается под спиной
через пару секунд, но черт бы с ней, со стеной,
с сердцем, с дрожащими пальцами, с головой...
Пес соседский надрывно воет, и этот вой -
леденящая душу прелюдия к долгой ночи.
Неизвестность - вот самая страшная кара для одиночеств...
Ладно , если б ушел случайный, но этот - твой.
Без него бесконечны ночи, а дни длинны,
На тебе никакой особенной нет вины...
Полбокала красного, сигарета и свет на кухне...
На рассвете осеннем фонарь потухнет,
И наступит утро, а в нем разольется Стинг.
Кто еще одиночества суть постиг?
И уж если всему суждено пожаром заполыхать,
То под Shape of my heart.

Miserere

Я забуду тебя, Марин.
Окаянное, беззаконное
Лето, остров, стекло оконное
Заливает ультрамарин,
Мы целуемся, говорим.
Сказка, магия. Сестры Гримм.
Пальмы, улочки, старый пирс,
Сердце вписано в знаки peace.
Ярче яркого, ближе близкого.
Губы с ломаного английского
На ключицу и на плечо,
И умело, и горячо...
Ты отчаянна, я нежна,
Я забыть бы тебя должна,
Отойти, как от края острого,
Нет ни солнца давно, ни острова,
Город, осень, трамваи, улицы,
Тут бы сгорбиться и ссутулиться,
Углубиться в семью и в быт,
И твердить, что пора забыть
Непокорную, чернокудрую,
Незабвенную дочь степей...
Дай мне, Господи, целомудрия,
Если можешь. Но не теперь. 

Dominicani

После вечерней службы, как только за стену солнце канет,
Ты переходишь в келью благочестивыми медленными шажками,
На пол летит облачение грубой ткани...
Domini, Domini, Domini... Dominicani.
Ты зажигаешь свечу, раскрываешь для вида требник,
Только от мыслей так сложно избавиться непотребных,
Липких, как пот на телах, сладко корчащихся на сене,
Грязных... Грязней башмачков распутницы в день весенний.
Капли стекают по свечке, белы и вязки...
Думает ли аббат о своей доверчивой златовласке?
Помнит ли? Топит ли грусть и тоску в стакане?
Ах эти Domini... Domini меньше, скорее cani.
Пламя свечи колеблется, пляшет легко и пьяно,
Ты засыпаешь, и снится тебе колокольня святого Яна.
Сон твой все ярче, и жарче, и неспокойней,
Будто твои небеса разбужены этой невесть откуда взявшейся колокольней. 

И сказал Господь...

...И сказал Господь, мол, вот вам Земля, берите
И ходите по ней, блуждайте, как в лабиринте,
Открывайте что-то, плодитесь, рыбачьте, сейте,
Расставляйте силки на тварей моих и сети,
Как себя, любите ближних своих и дальних,
Побивайте врагов-супостатов, берите дань их,
Будет голубь питаться плодами, и плотью кречет -
Ничему это на Земле не противоречит,
Ибо вы мои, вместе с вашей святостью и грехами,
Вместе с богатством, с бедностью, с мыслями, с потрохами,
Со щитом, на щите, пешком или на коне,
Выход из лабиринта один - ко мне;
Для царя ли во злате, для подлого ли раба
Стены рухнут, когда прозвучит труба. 

Начало всего во мне

Началом всего во мне было слово, и слово было любовь,
Со всем присущим ему хороводом трепетов, снов и магий.
Затем было чудо сродни умножению рыб, хлебов -
Способность писать любовь, водя пером по бумаге,
Набивая ли в телефоне подобие муравьиных троп
В любой толпе, где бетон, стекло, и не видно неба над головами,
В любом уголке америк, азий или европ,
На любом языке... Стихи - это запись любви словами,
Это сад Господень, который нельзя ограждать, стеречь,
Он открыт всем прохожим, тенист и богат плодами,
Это ветер цветущих долин, обращенный в речь,
Это сладкий грех, живущий во всякой Еве или Адаме,
Свет и мрак, зачатые в сердце и выход ищущие вовне...
И еще раз слово, что было началом всего во мне.