– Хорошо сидим, девчонки! Душевно!
– А это инжирное варенье – пальчики оближешь!
– Ой, спасибо, Анюта! Я ж люблю покушать всякие вкусняшки, вот и выготавливаю. – Пухленькая Алие указала рукой на стол: – Ну, как вот это все не любить, а? Вот живот уже не принимает, а глаза… Эх! Один раз живем!
Женщины дружно заулыбались, увидев, как она вновь потянулась к тарелке с блинами. Они уже много лет выходили на смену в одном составе, и это стало давнишней традицией – отмечать большие праздники щедрым застольем вскладчину. Особенно им нравилось радовать друг друга национальными блюдами: на Пасху громкоголосая украинка Галина и сердобольная Анюта угощали всех куличами и яйцами, Алие на Курбан– байрам – пловом и чебуреками. В первые дни января все дружно наворачивали международный салат «Оливье», а отмечая Новый год по восточному календарю, не обходились без кукси и пигоди от кореянки Оксаны. Вот и сегодня в последний день масленичной недели они принесли из дому варенье, мед, сметану и, конечно, блины: на молоке, кефире, ржаные, гречневые, как говорит Галюня: «До вибору, до кольору». Уложив на тихий час своих подопечных и стараясь не шуметь, подруги накрыли на стол.
И впрямь щедрой была их масленица, хотя не в застолье суть. В светлое Прощеное воскресенье сердца распахиваются навстречу дивной возможности попросить друг у друга прощения «за все, в чем был и не был виноват». Еще с утра, придя на работу, женщины искренне признали свои ошибки и отпустили вольные и невольные обиды коллег простыми фразами: «Прости меня! – Бог простит, и я прощаю!» Даже Алие. Ведь грешим– то мы все, несмотря на национальность и вероисповедание, так почему бы не освободиться от тяжкого груза, воспользовавшись благоприятным случаем? Всю первую половину дня они пребывали в приподнятом настроении и за стол садились, понимая, что в этот весенний день щедро насыщается не только тело, но и душа.
Тарелки практически опустели, комплименты друг другу по поводу угощения отзвучали, и тут с улицы чуть слышно донеслось: «На улиииице дооооождик с ведра пооооливает». Хрипловатый женский голос дрожал, но довольно точно выводил дивную мелодию народной песни.
– О, з’явилося чудо! – Галина осуждающе покачала светлой головой в мелких кудряшках: – Ти глянь, згадала!
Песня закончилась, и все вдруг разом поднялись, стали убирать со стола.
– Я думала – сгинула. Полгода не было, а тут на тебе – нарисовалась, – тихо, будто про себя, проговорила Оксана.
При этих словах тонкие ручки Анюты, которая собирала в желтую пластиковую миску грязную посуду, лихорадочно засновали, а большие голубые глаза наполнились слезами.
– Она же не знает ничего… На Рождество не пришла…, – произнесла горестно.
Голос за окном завел новую песню: «Ложкой снег мешааая, ночь идет большааая…»
Женщины погрузились в тяжкие думы. Они знали, что еще как минимум час мамаша будет петь под окном колыбельные, потом прокричит: «Сашенька, родненький, я еще приду к тебе!» – и снова исчезнет до Пасхи. Она приходила на все великие православные праздники, словно что– то светлое, вечное пробуждалось в эти дни в ее душе.
– Слушайте, может быть, выйти к ней, поговорить? – предложила Оксана. – Что ж она так и будет сердце рвать?
– Хто? Вона? Хіба є в неї серце? Ти ще піди, прощення в неї попроси.
Вновь замолчали. Из спальни раздался детский плач.
– Наташа проснулась, – узнала по голосу Алие. – Все, пошла я, девочки, памперсы менять.
Весеннее яркое солнышко скрылось вдруг за унылыми темными тучами, и, казалось, серая промозглая горечь заполнила и без того безрадостные казенные стены. По стеклам потекли грязные капли дождя. Светлый праздник Прощеного воскресенья превратился в рядовой рабочий день. Воспитатели и нянечки младшей группы городского дома малютки занялись своими обычными делами.
«Спи, моя радость, уснииии, в небе погасли огнииии», – выводила женщина все более уверенно звучащим голосом. При иных обстоятельствах ее низким приятным альтом можно было даже заслушаться.
– Ладно, выйду к ней, поговорю, – решилась Аня. Она накинула на плечи теплый шарф и вышла на улицу.
Едва набухшие почки тянулись к хмурому небу, орошающему землю мелкой пылью дождя. Под окном группы 3-4, прямо на парапете, сидела худая женщина неопределенного возраста. В своих замызганных джинсах, неопрятной старой куртке с надписью «Marlboro» на спине она походила скорее на несформировавшегося мальчугана– подростка. Только длинные немытые волосы да ярко накрашенные губы выдавали в ней женщину. Серый цвет лица указывал на то, что ее давно закабалил алкоголь, но глаза, обращенные сейчас в окно, были распахнуты совсем по– детски, ясно, солнечно, и то ли от слез, то ли от небесной влаги, казались наполненными безгрешной чистотой. Аня вздрогнула – женщина в этот миг была очень похожа на своего малыша.
«Спи, мой мальчик маааленький, спи, мой сын, я уже не плачу, прошлооо», – затянула было странная посетительница и вдруг горько зарыдала, опустив голову на грязные руки. Анюта постояла какое– то время в нерешительности, затем подошла к ней и легонько тронула за плечо:
– Марина, не надо.
– Чего? – Женщина недоуменно подняла подернутые хмельной пеленой глаза.
– Не плачьте. Идите домой.
Марина хмыкнула и тяжело поднялась.
– Слышь, ты! Какой домой? Ты издеваешься, да? Коне– е– ечно, – протянула она уничижительно, – кто я, а кто вы тут все! Что ты меня лечишь, доктор? Ты никогда не поймешь, как у меня тут болит, – ткнула себя маленькой ручкой во впалую грудь и зашлась кашлем.
– Я все понимаю, только не надо сюда больше приходить, пожалуйста. Идите. Земля еще холодная, сырая, вы совсем заболеете. – Аня не знала, что сказать, а потому несла все, что приходило в голову. – Правда, уже не нужно приходить, я вас очень прошу, не мучайте себя.
– Ты мне не указывай, девочка! Я, может быть, и так в последний раз пришла. Прощения хочу попросить. Сыночка, – крикнула она вдруг скорбно, по-бабьи, в холодное стекло, – прости меня, сыночек мой! Прости меня, родной ты мой, что не пришла на Рождество! Прости!
– Не надо, пожалуйста! Он вас все равно не слышит!
Женщина посмотрела на Аню так, будто впервые ее увидела.
– Ты соображаешь? Как это не слышит? Он слышит меня! Поняла, ты? Как он может мамку свою не услышать? Это вы там все! Вы! Все глухие, немые, бессердечные, вообще! А не он!.. И не я! Ясно?
– Простите, пожалуйста! – неизвестно почему пробормотала Аня.
– Чего? – оторопела пьянчужка.
– Я прошу у вас прощения, Марина. Простите меня за все! Нас…
– За… что?
Аня вдруг поняла, что у нее есть за что просить прощения у этой опустившейся женщины, в которой осталось все еще человеческое. За жгучую свою злость на нее, за собственное горделивое превосходство, за презрение, осуждение, за то, что… Ее охватило острое желание получить прощение несчастной женщины, оставившей своего новорожденного больного малыша в роддоме. И через нее выпросить прощение у Господа за все то, что не смогла сделать для ее сына – своего крестника.
Когда батюшка храма «Трех Святителей», что находился в их микрорайоне, призвал прихожан окрестить брошенных малышей, отозвалось немало желающих окормлять духовно и поддержать материально обездоленных с рождения детишек, которым нужно было так мало: кому-то теплые любящие руки, кому-то молитвенная и финансовая помощь перед сложной операцией. А кто-то, приняв крещение, тихо отходил к Господу, как будто только и ждал этого спасительного момента.
Впервые взяв на руки Сашеньку, Аня подумала грешным делом, что он, как говорят в таких случаях, «на ладан дышит». И правда, врачи всерьез опасались за жизнь ребенка с множеством врожденных патологий, ведь родился он от матери, имеющей приличный «стаж» употребления алкоголя и наркотиков. В маленьком тельце малыша не было ни одного здорового органа, и крестили его, понимая, что лишь Господь может дать ему силы жить. И он выдюжил, выстоял в тот нелегкий период между жизнью и смертью. То ли ее горячими молитвами, то ли благодаря великой силе Господней любви. Он, конечно же, долго не мог ни переворачиваться, ни ползать, ни сидеть, но старался изо всех сил и при этом так ясно улыбался, что вскоре стал любимцем всего персонала.
Крестная мать знала, за что просит прощения у матери биологической. И не извинение ей было нужно сейчас, не просьба «вывести из вины» звучала из уст. Именно прощения, отпущения грехов просила «за все, в чем был и не был виноват».
– Простите меня, Марина! – Повторила она еще раз, наполнившись странным состраданием к женщине. – И идите с Богом. Пожалуйста.
Аня повернулась, чтобы уйти, сделала несколько шагов, и тут спины ее легонько коснулось негромкое и смущенное: «Бог простит! И вы меня простите!». Глаза их встретились. Нет, не глаза даже, а две бессмертных души переплелись в высочайшем акте прощения.
Марина побрела прочь, и Анюта долго еще смотрела вслед хрупкой фигурке, яростно омываемой припустившимся мартовским дождем.
– Ну что, ушла? – спросила Оксана.
– Ушла, – Аня опустилась на стул у двери, пригладила рукой мокрые волосы.
– Сказала?
– Нет, не смогла. Она больше не придет. Наверное. Она, кажется, очень больна.
– А чого ж! Ясно, що хвора! Здорові так себе не поводять, да, Натуся? – Галина обращалась к малышке с ДЦП, которой ни до нее, ни вообще до окружающего мира, казалось, не было дела.
– Она у него прощения попросила. И у меня.
По щекам Ани побежали слезы. Она оттирала их маленькой ладошкой, а они все текли и текли, облегчая боль. Алие подошла к подруге, провела теплой рукой по светлым прядям.
– Ну, все, болды, болды. Твоей же вины здесь нет! Ты делала все, что могла.
А Галина добавила тихо, будто про себя:
– А якби на Різдво прийшла, може, і жив би хлопчик.
– Нет, Галочка, это здесь ни при чем. На все воля Божья! Пусть Бог ее простит! И Саша…
Дождь на улице затих, и сквозь серую мглу облаков прорезался робкий солнечный лучик, который небеса направили в окно младшей группы дома малютки. Туда, где четыре женщины в раз осознали: упокоенная душа простила непутевую мать.
* кукси и пигоди – блюда национальной корейской кухни.
– А это инжирное варенье – пальчики оближешь!
– Ой, спасибо, Анюта! Я ж люблю покушать всякие вкусняшки, вот и выготавливаю. – Пухленькая Алие указала рукой на стол: – Ну, как вот это все не любить, а? Вот живот уже не принимает, а глаза… Эх! Один раз живем!
Женщины дружно заулыбались, увидев, как она вновь потянулась к тарелке с блинами. Они уже много лет выходили на смену в одном составе, и это стало давнишней традицией – отмечать большие праздники щедрым застольем вскладчину. Особенно им нравилось радовать друг друга национальными блюдами: на Пасху громкоголосая украинка Галина и сердобольная Анюта угощали всех куличами и яйцами, Алие на Курбан– байрам – пловом и чебуреками. В первые дни января все дружно наворачивали международный салат «Оливье», а отмечая Новый год по восточному календарю, не обходились без кукси и пигоди от кореянки Оксаны. Вот и сегодня в последний день масленичной недели они принесли из дому варенье, мед, сметану и, конечно, блины: на молоке, кефире, ржаные, гречневые, как говорит Галюня: «До вибору, до кольору». Уложив на тихий час своих подопечных и стараясь не шуметь, подруги накрыли на стол.
И впрямь щедрой была их масленица, хотя не в застолье суть. В светлое Прощеное воскресенье сердца распахиваются навстречу дивной возможности попросить друг у друга прощения «за все, в чем был и не был виноват». Еще с утра, придя на работу, женщины искренне признали свои ошибки и отпустили вольные и невольные обиды коллег простыми фразами: «Прости меня! – Бог простит, и я прощаю!» Даже Алие. Ведь грешим– то мы все, несмотря на национальность и вероисповедание, так почему бы не освободиться от тяжкого груза, воспользовавшись благоприятным случаем? Всю первую половину дня они пребывали в приподнятом настроении и за стол садились, понимая, что в этот весенний день щедро насыщается не только тело, но и душа.
Тарелки практически опустели, комплименты друг другу по поводу угощения отзвучали, и тут с улицы чуть слышно донеслось: «На улиииице дооооождик с ведра пооооливает». Хрипловатый женский голос дрожал, но довольно точно выводил дивную мелодию народной песни.
– О, з’явилося чудо! – Галина осуждающе покачала светлой головой в мелких кудряшках: – Ти глянь, згадала!
Песня закончилась, и все вдруг разом поднялись, стали убирать со стола.
– Я думала – сгинула. Полгода не было, а тут на тебе – нарисовалась, – тихо, будто про себя, проговорила Оксана.
При этих словах тонкие ручки Анюты, которая собирала в желтую пластиковую миску грязную посуду, лихорадочно засновали, а большие голубые глаза наполнились слезами.
– Она же не знает ничего… На Рождество не пришла…, – произнесла горестно.
Голос за окном завел новую песню: «Ложкой снег мешааая, ночь идет большааая…»
Женщины погрузились в тяжкие думы. Они знали, что еще как минимум час мамаша будет петь под окном колыбельные, потом прокричит: «Сашенька, родненький, я еще приду к тебе!» – и снова исчезнет до Пасхи. Она приходила на все великие православные праздники, словно что– то светлое, вечное пробуждалось в эти дни в ее душе.
– Слушайте, может быть, выйти к ней, поговорить? – предложила Оксана. – Что ж она так и будет сердце рвать?
– Хто? Вона? Хіба є в неї серце? Ти ще піди, прощення в неї попроси.
Вновь замолчали. Из спальни раздался детский плач.
– Наташа проснулась, – узнала по голосу Алие. – Все, пошла я, девочки, памперсы менять.
Весеннее яркое солнышко скрылось вдруг за унылыми темными тучами, и, казалось, серая промозглая горечь заполнила и без того безрадостные казенные стены. По стеклам потекли грязные капли дождя. Светлый праздник Прощеного воскресенья превратился в рядовой рабочий день. Воспитатели и нянечки младшей группы городского дома малютки занялись своими обычными делами.
«Спи, моя радость, уснииии, в небе погасли огнииии», – выводила женщина все более уверенно звучащим голосом. При иных обстоятельствах ее низким приятным альтом можно было даже заслушаться.
– Ладно, выйду к ней, поговорю, – решилась Аня. Она накинула на плечи теплый шарф и вышла на улицу.
Едва набухшие почки тянулись к хмурому небу, орошающему землю мелкой пылью дождя. Под окном группы 3-4, прямо на парапете, сидела худая женщина неопределенного возраста. В своих замызганных джинсах, неопрятной старой куртке с надписью «Marlboro» на спине она походила скорее на несформировавшегося мальчугана– подростка. Только длинные немытые волосы да ярко накрашенные губы выдавали в ней женщину. Серый цвет лица указывал на то, что ее давно закабалил алкоголь, но глаза, обращенные сейчас в окно, были распахнуты совсем по– детски, ясно, солнечно, и то ли от слез, то ли от небесной влаги, казались наполненными безгрешной чистотой. Аня вздрогнула – женщина в этот миг была очень похожа на своего малыша.
«Спи, мой мальчик маааленький, спи, мой сын, я уже не плачу, прошлооо», – затянула было странная посетительница и вдруг горько зарыдала, опустив голову на грязные руки. Анюта постояла какое– то время в нерешительности, затем подошла к ней и легонько тронула за плечо:
– Марина, не надо.
– Чего? – Женщина недоуменно подняла подернутые хмельной пеленой глаза.
– Не плачьте. Идите домой.
Марина хмыкнула и тяжело поднялась.
– Слышь, ты! Какой домой? Ты издеваешься, да? Коне– е– ечно, – протянула она уничижительно, – кто я, а кто вы тут все! Что ты меня лечишь, доктор? Ты никогда не поймешь, как у меня тут болит, – ткнула себя маленькой ручкой во впалую грудь и зашлась кашлем.
– Я все понимаю, только не надо сюда больше приходить, пожалуйста. Идите. Земля еще холодная, сырая, вы совсем заболеете. – Аня не знала, что сказать, а потому несла все, что приходило в голову. – Правда, уже не нужно приходить, я вас очень прошу, не мучайте себя.
– Ты мне не указывай, девочка! Я, может быть, и так в последний раз пришла. Прощения хочу попросить. Сыночка, – крикнула она вдруг скорбно, по-бабьи, в холодное стекло, – прости меня, сыночек мой! Прости меня, родной ты мой, что не пришла на Рождество! Прости!
– Не надо, пожалуйста! Он вас все равно не слышит!
Женщина посмотрела на Аню так, будто впервые ее увидела.
– Ты соображаешь? Как это не слышит? Он слышит меня! Поняла, ты? Как он может мамку свою не услышать? Это вы там все! Вы! Все глухие, немые, бессердечные, вообще! А не он!.. И не я! Ясно?
– Простите, пожалуйста! – неизвестно почему пробормотала Аня.
– Чего? – оторопела пьянчужка.
– Я прошу у вас прощения, Марина. Простите меня за все! Нас…
– За… что?
Аня вдруг поняла, что у нее есть за что просить прощения у этой опустившейся женщины, в которой осталось все еще человеческое. За жгучую свою злость на нее, за собственное горделивое превосходство, за презрение, осуждение, за то, что… Ее охватило острое желание получить прощение несчастной женщины, оставившей своего новорожденного больного малыша в роддоме. И через нее выпросить прощение у Господа за все то, что не смогла сделать для ее сына – своего крестника.
Когда батюшка храма «Трех Святителей», что находился в их микрорайоне, призвал прихожан окрестить брошенных малышей, отозвалось немало желающих окормлять духовно и поддержать материально обездоленных с рождения детишек, которым нужно было так мало: кому-то теплые любящие руки, кому-то молитвенная и финансовая помощь перед сложной операцией. А кто-то, приняв крещение, тихо отходил к Господу, как будто только и ждал этого спасительного момента.
Впервые взяв на руки Сашеньку, Аня подумала грешным делом, что он, как говорят в таких случаях, «на ладан дышит». И правда, врачи всерьез опасались за жизнь ребенка с множеством врожденных патологий, ведь родился он от матери, имеющей приличный «стаж» употребления алкоголя и наркотиков. В маленьком тельце малыша не было ни одного здорового органа, и крестили его, понимая, что лишь Господь может дать ему силы жить. И он выдюжил, выстоял в тот нелегкий период между жизнью и смертью. То ли ее горячими молитвами, то ли благодаря великой силе Господней любви. Он, конечно же, долго не мог ни переворачиваться, ни ползать, ни сидеть, но старался изо всех сил и при этом так ясно улыбался, что вскоре стал любимцем всего персонала.
Крестная мать знала, за что просит прощения у матери биологической. И не извинение ей было нужно сейчас, не просьба «вывести из вины» звучала из уст. Именно прощения, отпущения грехов просила «за все, в чем был и не был виноват».
– Простите меня, Марина! – Повторила она еще раз, наполнившись странным состраданием к женщине. – И идите с Богом. Пожалуйста.
Аня повернулась, чтобы уйти, сделала несколько шагов, и тут спины ее легонько коснулось негромкое и смущенное: «Бог простит! И вы меня простите!». Глаза их встретились. Нет, не глаза даже, а две бессмертных души переплелись в высочайшем акте прощения.
Марина побрела прочь, и Анюта долго еще смотрела вслед хрупкой фигурке, яростно омываемой припустившимся мартовским дождем.
– Ну что, ушла? – спросила Оксана.
– Ушла, – Аня опустилась на стул у двери, пригладила рукой мокрые волосы.
– Сказала?
– Нет, не смогла. Она больше не придет. Наверное. Она, кажется, очень больна.
– А чого ж! Ясно, що хвора! Здорові так себе не поводять, да, Натуся? – Галина обращалась к малышке с ДЦП, которой ни до нее, ни вообще до окружающего мира, казалось, не было дела.
– Она у него прощения попросила. И у меня.
По щекам Ани побежали слезы. Она оттирала их маленькой ладошкой, а они все текли и текли, облегчая боль. Алие подошла к подруге, провела теплой рукой по светлым прядям.
– Ну, все, болды, болды. Твоей же вины здесь нет! Ты делала все, что могла.
А Галина добавила тихо, будто про себя:
– А якби на Різдво прийшла, може, і жив би хлопчик.
– Нет, Галочка, это здесь ни при чем. На все воля Божья! Пусть Бог ее простит! И Саша…
Дождь на улице затих, и сквозь серую мглу облаков прорезался робкий солнечный лучик, который небеса направили в окно младшей группы дома малютки. Туда, где четыре женщины в раз осознали: упокоенная душа простила непутевую мать.
* кукси и пигоди – блюда национальной корейской кухни.