I
Утро занялось тихое-тихое. Алон сел в машину, тронулся. Пустая дорога вела к морю. От дома Алона до моря минут двадцать езды. И тишина и пустота дорог, чудеса. Шабатние чудеса. Алон после аварии не работает уже несколько месяцев, и для него все дни стали, как один. Сбился ритм жизни, скорее ритм работы. Пока он ехал, то задумался о жизни и работе. Алон был философом. Когда начинал думать, а в дороге это случалось всегда, сразу мысль его перебрасывалась с мелкого на глобальное. Вот и сейчас пришла тема - работа и жизнь. "В поте лица своего будешь есть хлеб". Сколько он помнил себя, столько и работал, без малого тридцать лет. А начал в семнадцать перед армией. И потом уже после армии перепробовал столько, что и Марк Твен бы позавидовал. Но никогда, как сейчас после той аварии на работе, он не бездельничал, и не предавался всем радостям жизни, которые существуют.
Вот он подъехал к огромной пустой утренней стоянке, вышел из машины с маленьким рюкзачком, пересек дорогу, разулся и босиком по прохладному песку пошел к морю. Такое море, гладкое словно озеро, он видел наверное пару раз в жизни. В этот день море пахло морем, йодом, водорослями, ракушками. С прохладного посленочного песка Алон вошел в теплую воду. Он был в "бермудах" цвета хаки с множеством карманов. Хотя штаны местами потерлись, и жена давно настаивала их выбросить, он их любил за цвет и за карманы, в которые влезало все, толстый кошелек, огромная, тяжелая связка ключей, телефон. Так он стоял ногами в воде и смотрел вдаль, где прибрежная лазурь моря сменялась на синий и темно-синий, а там дальше у горизонта в дымке море плавно переходило в небо. В эти минуты созерцания все земные и философские размышления покинули его.
Утро быстро переходило в день. Солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта и мгновенно начало подниматься. Средиземноморская, пустынная жара опускалась на землю. Алон одел летнюю спортивную шапочку, направился к площадке со снарядами. Каждый день в любую погоду Алон "качал" мышцы. Для чего? Это вошло в привычку. Он родился в традиционной ашкеназской семье, уходившей корнями в прибалтийские страны, где вместо спорта ходили в синагогу. В юности он рос слабым "очкариком". Дома ему внушали, не в физической силе - сила. И приводили примеры "гений из Вильнюса", рав Акива, рав Шнеерсон, гиганты мысли и духа. А Алон хотел быть этаким израильским суперменом. Подстать Шварцнегеру и Джеймсу Бонду. Ему было далеко до них, и ему исполнилось недавно сорок семь лет. Почти вся его жизнь прошла в небольшом городке Нес-Циона, а уже потом в Тель-Авиве. Пожалуй, самым значительным эпизодом жизни, где он мог бы продемонстрировать свои способности, была армия.
Еще до армии он посмотрел все фильмы Аси Даяна. Тот являл образ сильного, свободного израильтянина -сабра. Алон мечтал быть таким же. И тогда он истово по много часов в день начал наращивать мускулы . Пошел служить в боевые части с известным названием "Дувдэван".
Он вспомнил себя, молодого, полного иллюзий и фантастических планов, правдолюбца. Вот фотография тех времен. Одна из немногих, все уже дигитальное, и фото в альбомах и рамках вышло из моды. Алон, прищурившись на полуденном солнце, коренастый и широкоплечий, слегка напряг мускулы перед камерой, рельеф бицепсов, трицепсов, крепкая шея, плавно переходящая в бритую голову, чуть выпятил челюсть, и она не хуже самого Шварци, его любимого Шварцнегера. А глаза хоть и с прищуром, но горят, как само солнце, выплескивают энергию, энергию силы, добра, надежды.
Потом в армии он рассматривал эту предармейскую фотографию. Тогда они долго стояли около Газы. Как известно в бездействующих войсках начинается разложение.
Поговаривали о наркотиках среди солдат, кто-то будто-бы продал оружие. Алон всего этого не видел. Но он видел, как капитан Райхер, фамильярно похлопывая по плечу новенькую Инбар, повел ее куда-то, и Алон догадывался куда. Он воевал в эти минуты сам с собой: "Вмешаться или нет? Да или нет?" Он называл себя растяпой, тряпкой, и... наконец, увидел ее. Инбар шла "оттуда". Вроде бы все такое же, будничное, и форма на ней хорошо сидит. И оружие на месте. Но глаза не те. Пустые и с тоской. По глазам, и по тому, как быстро, ни на кого не глядя, она прошла, Алон все понял. Он пошел к капитану. Внутри кипел от негодования. Он шел без оружия. Но его молодая силища так и рвалась наружу. Он знал, что был намного сильнее капитана Райхера, он был сильнее всех в батальоне. Когда Алон вошел и по-военному представился, капитан предложил сесть. Он смотрел из под очков на парня. Стекла поблескивали, похожие на датчики лазера. Райхер не торопился. "Что-то хотели сказать, сержант?", - спокойно спросил он.
"Да, и очень многое. Я о новенькой Инбар... сейчас... несколько минут назад она вышла отсюда еле живая, не в себе... что вы с ней сделали?..."
Не изменившись в лице и в голосе, капитан ответил. И в это мгновение Алон почувствовал насколько он слабее капитана.
"А, Инбар. Она с первых дней просила меня перевести ее в другое место. Я ей объяснил, что это не в моей власти. Сегодня она была особенно раздражена, кричала".
"Я уверен, капитан, все это вы придумали...", - повысил голос Алон.
"Сержант Коэн, - ледяным голосом ответил Райхер, - для любой уверенности нужны доказательства. И очень просто получить их. Идите к Инбар и расспросите ее обо всем..." Алон прервал капитана: "Я уверен она ничего не скажет. Вы ее запугали".
"Я больше не намерен продолжать нашу беседу. Но, один вам совет сержант. Постарайтесь его хорошо запомнить и после вашей службы тоже. Поиски правды и справедливости в нашей жизни очень неблагодарное дело. Правда и справедливость не абсолютны. Сержант, у вас столько возможностей использовать силу. И еще. Попытайтесь улучшить психологическую подготовку. Тогда вы будете неуязвимы".
Алон встал и отчеканил: "Правда и справедливость абсолютны, капитан!"
В тот тихий день почти тридцать лет назад их подняли рано утром затемно. Любую трудность Алон переводил в радость. Он чувствовал, как это укрепляет его дух и тело, приближает к идеалу. Он бежал в полной выкладке вместе с товарищами, тяжело дыша, мокрый от пота. По рации раздалась команда остановиться. Отделение собралось около командира.
Учение переходит в работу. За пару минут командир поставил задачу. Предстояло обезвредить террористов, убивших на прошлой неделе семью поселенцев. По данным шабака и палестинской разведки негодяи спрятались в одном из обычных домов. Квартал был известен, из него уже не раз выходили убийцы. Их ловили, сажали, разрушали их дома. В тюрьмах они совершенствовали свои преступные навыки, находили новые связи, учили язык, становились более опасными. А семьи из взорванных домов копили злобу и месть, растили новых террористов-шахидов. Алон, еще в бытность солдата, размышлял. И чувствовал, что-то неладно в этой системе, винтиком которой он был. Но солдату не должно сомневаться. Его работа выполнять приказы. И Алон их выполнял. К тому же лучше многих. Не зря его назвали Алон.
Дом был окружен. Шестерка солдат, включая Алона, должны начать штурм. Из нескольких точек скупые, но опасные очереди встречали "дувдэвановцев". Одна из ракет ЦААЛЯ разрушила пол стены дома. Там и начался штурм. Командир и солдаты уже были внутри. Алон первым заметил движение наверху, над уцелевшей после ракеты лестницей на второй этаж, почти не целясь открыл туда стрельбу в сторону террористов. В тоже мгновение граната разорвалась в нескольких метрах. Дальше он не помнил ничего.
Итак, Алон превратился в жалкого инвалида на костылях. Часами занимался физиотерапией, ходил, ходил, ходил... Он находился дальше от своей цели, чем шесть лет назад в бытность чахлым "местечковым" очкариком. Каких-то три осколка гранаты отбросили его туда в ненавистную слабость. В эти дни его впервые в жизни показали по телевизору. Правда с намалеванным лицом. Но при полной выкладке. Настоящий Рембо. Как долго он добивался этого. И сейчас, о ужас! Алон вошел в депрессию. Врач дал ему антидепрессанты, предупредив, что действовать они начнут недели через три-четыре. А как же пережить их? Врач не сказал. Алон считал дни. "Три-четыре недели я не выдержу", - сказал он себе. Начал присматриваться к крючкам на стенах.
В конце недели Алону сменили физиотерапевта. Ей стала смуглянка Ширли. Шустрая такая энергичная с черными вьющимися волосами и карими блестящими глазками. Она много говорила, не давая Алону рта раскрыть. Честно говоря, он не очень любил говорливых. Но сейчас ему было все равно. Ее голос как бы скользил по поверхности, не задевая ни одной его струны. Ширли работала профессионально. Она задала Алону уроки, делать упражнения, каждый день увеличивать постепенно нагрузку. "Послезавтра я приду, проверю", - пообещала она и убежала. Прежний его физиотерапевт тоже давал задания, но только сейчас Алон выполнял их по-настоящему. Может ее энергия чуть подтолкнула его? Через два дня новая встреча. Она похвалила его, но только вначале. Потом сказала, что мышцы ноги ослабли после ранения, и Алон очень далек от восстановления. "Надо работать, работать, дорогой". Она держала обе ладони на его раненой ноге и вдруг сказала: "А ты ленишься. И...", - Ширли замолчала.
"Что и?"
Она смотрела пристально в его глаза. "Ты пьешь ципралекс". Оба молча бросили взгляд на упаковку на тумбочке.
"Да у меня настроение не очень...".
"Ты меня разочаровал. Тебя же зовут Алон. И ты герой, тебя по телевизору показывают. Первым ворвался в дом террористов и принял огонь на себя".
Алон усмехнулся.
Недели через две они стали друзьями. И Алон рассказал всю историю своего превращения. "Фантастика! - восхитилась она, - но как ты быстро сдался. Надо стоять до победы".
"Какая там к черту победа. Я полуживой".
"Дурачок, я докажу тебе, что ты станешь крепче и сильнее, чем был".
Пришло время ципралекса или Ширли. Алон держался в оправдание своему имени. В эти дни он впервые посмотрел на Ширли, как на женщину.
Это было томительное чувство. Он все время ждал встречи с ней. Ежеминутно и ежечасно. Минуты и часы тянулись долго. Он как бы не жил, а только ждал. Смотрел на часы, на солнце, на звезды. Когда он и Ширли встречались, томление ожидания переходило в другое сладостно-мучительное ощущение ее близости. Он чувствовал все время лихорадочное возбуждение. Когда она говорила с ним, он часто терял нить ее разговора, а только слышал звуки ее голоса. Ничего пока между ними не было. Она пригласила Алона домой.
Ее мама, восточная стройная женщина, обнялась с Ширли, потом с Алоном. Зашли в салон. Пахло едой, стол был уставлен тарелками, салатами. На маленьком стеклянном столике рядом стояли пластиковые бутылки с разноцветными напитками, от фиолетово-бурой колы до розовых, желтых и зеленых, как их Алон называл "краски". У Ширли были две сестры и брат. Младшая Авиталь помогала маме приносить посуду и еду из кухни. Одновременно она говорила по телефону с подругой через маленький микрофон, а в ушах были наушники. Сели за стол, а она продолжала болтать. Мама попросила прекратить, но Тали фыркнула и убежала в свою комнату. "Вот так я с ними воюю, - сказала Эдна, мама Ширли, - и дома и на работе в школе".
"Это еще и возраст. Вы же знаете, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет", - Алон улыбнулся.
"Да, этому есть название на иврите типеш-эсрэ. Давайте кушать. Вот хумус, вот салат с туной, тхина, болгарский сыр, пожалуйста".
Вот он подъехал к огромной пустой утренней стоянке, вышел из машины с маленьким рюкзачком, пересек дорогу, разулся и босиком по прохладному песку пошел к морю. Такое море, гладкое словно озеро, он видел наверное пару раз в жизни. В этот день море пахло морем, йодом, водорослями, ракушками. С прохладного посленочного песка Алон вошел в теплую воду. Он был в "бермудах" цвета хаки с множеством карманов. Хотя штаны местами потерлись, и жена давно настаивала их выбросить, он их любил за цвет и за карманы, в которые влезало все, толстый кошелек, огромная, тяжелая связка ключей, телефон. Так он стоял ногами в воде и смотрел вдаль, где прибрежная лазурь моря сменялась на синий и темно-синий, а там дальше у горизонта в дымке море плавно переходило в небо. В эти минуты созерцания все земные и философские размышления покинули его.
Утро быстро переходило в день. Солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта и мгновенно начало подниматься. Средиземноморская, пустынная жара опускалась на землю. Алон одел летнюю спортивную шапочку, направился к площадке со снарядами. Каждый день в любую погоду Алон "качал" мышцы. Для чего? Это вошло в привычку. Он родился в традиционной ашкеназской семье, уходившей корнями в прибалтийские страны, где вместо спорта ходили в синагогу. В юности он рос слабым "очкариком". Дома ему внушали, не в физической силе - сила. И приводили примеры "гений из Вильнюса", рав Акива, рав Шнеерсон, гиганты мысли и духа. А Алон хотел быть этаким израильским суперменом. Подстать Шварцнегеру и Джеймсу Бонду. Ему было далеко до них, и ему исполнилось недавно сорок семь лет. Почти вся его жизнь прошла в небольшом городке Нес-Циона, а уже потом в Тель-Авиве. Пожалуй, самым значительным эпизодом жизни, где он мог бы продемонстрировать свои способности, была армия.
Еще до армии он посмотрел все фильмы Аси Даяна. Тот являл образ сильного, свободного израильтянина -сабра. Алон мечтал быть таким же. И тогда он истово по много часов в день начал наращивать мускулы . Пошел служить в боевые части с известным названием "Дувдэван".
Он вспомнил себя, молодого, полного иллюзий и фантастических планов, правдолюбца. Вот фотография тех времен. Одна из немногих, все уже дигитальное, и фото в альбомах и рамках вышло из моды. Алон, прищурившись на полуденном солнце, коренастый и широкоплечий, слегка напряг мускулы перед камерой, рельеф бицепсов, трицепсов, крепкая шея, плавно переходящая в бритую голову, чуть выпятил челюсть, и она не хуже самого Шварци, его любимого Шварцнегера. А глаза хоть и с прищуром, но горят, как само солнце, выплескивают энергию, энергию силы, добра, надежды.
Потом в армии он рассматривал эту предармейскую фотографию. Тогда они долго стояли около Газы. Как известно в бездействующих войсках начинается разложение.
Поговаривали о наркотиках среди солдат, кто-то будто-бы продал оружие. Алон всего этого не видел. Но он видел, как капитан Райхер, фамильярно похлопывая по плечу новенькую Инбар, повел ее куда-то, и Алон догадывался куда. Он воевал в эти минуты сам с собой: "Вмешаться или нет? Да или нет?" Он называл себя растяпой, тряпкой, и... наконец, увидел ее. Инбар шла "оттуда". Вроде бы все такое же, будничное, и форма на ней хорошо сидит. И оружие на месте. Но глаза не те. Пустые и с тоской. По глазам, и по тому, как быстро, ни на кого не глядя, она прошла, Алон все понял. Он пошел к капитану. Внутри кипел от негодования. Он шел без оружия. Но его молодая силища так и рвалась наружу. Он знал, что был намного сильнее капитана Райхера, он был сильнее всех в батальоне. Когда Алон вошел и по-военному представился, капитан предложил сесть. Он смотрел из под очков на парня. Стекла поблескивали, похожие на датчики лазера. Райхер не торопился. "Что-то хотели сказать, сержант?", - спокойно спросил он.
"Да, и очень многое. Я о новенькой Инбар... сейчас... несколько минут назад она вышла отсюда еле живая, не в себе... что вы с ней сделали?..."
Не изменившись в лице и в голосе, капитан ответил. И в это мгновение Алон почувствовал насколько он слабее капитана.
"А, Инбар. Она с первых дней просила меня перевести ее в другое место. Я ей объяснил, что это не в моей власти. Сегодня она была особенно раздражена, кричала".
"Я уверен, капитан, все это вы придумали...", - повысил голос Алон.
"Сержант Коэн, - ледяным голосом ответил Райхер, - для любой уверенности нужны доказательства. И очень просто получить их. Идите к Инбар и расспросите ее обо всем..." Алон прервал капитана: "Я уверен она ничего не скажет. Вы ее запугали".
"Я больше не намерен продолжать нашу беседу. Но, один вам совет сержант. Постарайтесь его хорошо запомнить и после вашей службы тоже. Поиски правды и справедливости в нашей жизни очень неблагодарное дело. Правда и справедливость не абсолютны. Сержант, у вас столько возможностей использовать силу. И еще. Попытайтесь улучшить психологическую подготовку. Тогда вы будете неуязвимы".
Алон встал и отчеканил: "Правда и справедливость абсолютны, капитан!"
В тот тихий день почти тридцать лет назад их подняли рано утром затемно. Любую трудность Алон переводил в радость. Он чувствовал, как это укрепляет его дух и тело, приближает к идеалу. Он бежал в полной выкладке вместе с товарищами, тяжело дыша, мокрый от пота. По рации раздалась команда остановиться. Отделение собралось около командира.
Учение переходит в работу. За пару минут командир поставил задачу. Предстояло обезвредить террористов, убивших на прошлой неделе семью поселенцев. По данным шабака и палестинской разведки негодяи спрятались в одном из обычных домов. Квартал был известен, из него уже не раз выходили убийцы. Их ловили, сажали, разрушали их дома. В тюрьмах они совершенствовали свои преступные навыки, находили новые связи, учили язык, становились более опасными. А семьи из взорванных домов копили злобу и месть, растили новых террористов-шахидов. Алон, еще в бытность солдата, размышлял. И чувствовал, что-то неладно в этой системе, винтиком которой он был. Но солдату не должно сомневаться. Его работа выполнять приказы. И Алон их выполнял. К тому же лучше многих. Не зря его назвали Алон.
Дом был окружен. Шестерка солдат, включая Алона, должны начать штурм. Из нескольких точек скупые, но опасные очереди встречали "дувдэвановцев". Одна из ракет ЦААЛЯ разрушила пол стены дома. Там и начался штурм. Командир и солдаты уже были внутри. Алон первым заметил движение наверху, над уцелевшей после ракеты лестницей на второй этаж, почти не целясь открыл туда стрельбу в сторону террористов. В тоже мгновение граната разорвалась в нескольких метрах. Дальше он не помнил ничего.
Итак, Алон превратился в жалкого инвалида на костылях. Часами занимался физиотерапией, ходил, ходил, ходил... Он находился дальше от своей цели, чем шесть лет назад в бытность чахлым "местечковым" очкариком. Каких-то три осколка гранаты отбросили его туда в ненавистную слабость. В эти дни его впервые в жизни показали по телевизору. Правда с намалеванным лицом. Но при полной выкладке. Настоящий Рембо. Как долго он добивался этого. И сейчас, о ужас! Алон вошел в депрессию. Врач дал ему антидепрессанты, предупредив, что действовать они начнут недели через три-четыре. А как же пережить их? Врач не сказал. Алон считал дни. "Три-четыре недели я не выдержу", - сказал он себе. Начал присматриваться к крючкам на стенах.
В конце недели Алону сменили физиотерапевта. Ей стала смуглянка Ширли. Шустрая такая энергичная с черными вьющимися волосами и карими блестящими глазками. Она много говорила, не давая Алону рта раскрыть. Честно говоря, он не очень любил говорливых. Но сейчас ему было все равно. Ее голос как бы скользил по поверхности, не задевая ни одной его струны. Ширли работала профессионально. Она задала Алону уроки, делать упражнения, каждый день увеличивать постепенно нагрузку. "Послезавтра я приду, проверю", - пообещала она и убежала. Прежний его физиотерапевт тоже давал задания, но только сейчас Алон выполнял их по-настоящему. Может ее энергия чуть подтолкнула его? Через два дня новая встреча. Она похвалила его, но только вначале. Потом сказала, что мышцы ноги ослабли после ранения, и Алон очень далек от восстановления. "Надо работать, работать, дорогой". Она держала обе ладони на его раненой ноге и вдруг сказала: "А ты ленишься. И...", - Ширли замолчала.
"Что и?"
Она смотрела пристально в его глаза. "Ты пьешь ципралекс". Оба молча бросили взгляд на упаковку на тумбочке.
"Да у меня настроение не очень...".
"Ты меня разочаровал. Тебя же зовут Алон. И ты герой, тебя по телевизору показывают. Первым ворвался в дом террористов и принял огонь на себя".
Алон усмехнулся.
Недели через две они стали друзьями. И Алон рассказал всю историю своего превращения. "Фантастика! - восхитилась она, - но как ты быстро сдался. Надо стоять до победы".
"Какая там к черту победа. Я полуживой".
"Дурачок, я докажу тебе, что ты станешь крепче и сильнее, чем был".
Пришло время ципралекса или Ширли. Алон держался в оправдание своему имени. В эти дни он впервые посмотрел на Ширли, как на женщину.
Это было томительное чувство. Он все время ждал встречи с ней. Ежеминутно и ежечасно. Минуты и часы тянулись долго. Он как бы не жил, а только ждал. Смотрел на часы, на солнце, на звезды. Когда он и Ширли встречались, томление ожидания переходило в другое сладостно-мучительное ощущение ее близости. Он чувствовал все время лихорадочное возбуждение. Когда она говорила с ним, он часто терял нить ее разговора, а только слышал звуки ее голоса. Ничего пока между ними не было. Она пригласила Алона домой.
Ее мама, восточная стройная женщина, обнялась с Ширли, потом с Алоном. Зашли в салон. Пахло едой, стол был уставлен тарелками, салатами. На маленьком стеклянном столике рядом стояли пластиковые бутылки с разноцветными напитками, от фиолетово-бурой колы до розовых, желтых и зеленых, как их Алон называл "краски". У Ширли были две сестры и брат. Младшая Авиталь помогала маме приносить посуду и еду из кухни. Одновременно она говорила по телефону с подругой через маленький микрофон, а в ушах были наушники. Сели за стол, а она продолжала болтать. Мама попросила прекратить, но Тали фыркнула и убежала в свою комнату. "Вот так я с ними воюю, - сказала Эдна, мама Ширли, - и дома и на работе в школе".
"Это еще и возраст. Вы же знаете, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет", - Алон улыбнулся.
"Да, этому есть название на иврите типеш-эсрэ. Давайте кушать. Вот хумус, вот салат с туной, тхина, болгарский сыр, пожалуйста".
II
Роман с Ширли начался в тот же вечер. У нее в комнате. Они сидели в развороченной постели, в темноте, смотрели друг на друга, целовались, тяжело дыша. На полу перемешались ее и его одежда, сорванные друг с друга в экстазе, джинсы, майки, трусы, лифчик, сандалии. Запах разгоряченных обнаженных телами. Был час ночи. "Я поеду домой", - сказал он.
"Еще чего. Останешься у меня". И он остался.
Через несколько дней Алон выбросил антидепрессанты. Он почувствовал силы предолеть любую слабость. И физическую и психологическую. И словно следуя совету капитана Райхера, становился неуязвим. В те недели страсти он увлекся чтением психологической и пара-психологической литературы от Зигмунда Фрейда до Харви Ирвина. Времени у него было достаточно для всего.
Роман с Ширли бурно продолжался, но продлился недолго. Она вдохнула в Алона мощную струю энергии. Изменила его за несколько недель. В армию он больше не вернулся. Зато начал свои поиски, перепробовав за короткое время десятки путей и профессий.
Снимался в фильмах одной частной компании. Пытался в своей интерпретации возродить образы Аси Даяна . И это ему удавалось. Его перестали интересовать армия, разведка, терроризм, любое насилие.
В то время он говорил: "Каждая, самая агрессивная страна утверждает, что ее цель защита. Так выходит нет агресоров в мире. Есть только защитники. Вопрос - от кого?"
Он любил роли спасателя от стихийных бедствий, от насилия. Одна из ролей принесла ему немалый успех. Алон всерьез задумывался над карьерой актера и планировал учиться. Но... Сколько "но" подстерегает всех нас. Мировой экономический спад привел к снижению доходов от фильмов. Уменьшились инвестиции в компанию. Интенсивно развивался интернет. Многие сидели дома и через "Нетфликс" смотрели лучшие фильмы и сериалы. В конце концов, Алона перевели работать на пол ставки. Босс предупредил, что грядут увольнения. Алон тотчас начал поиски новой работы. Так получилось, что он параллельно работал в трех местах. Продолжал на киностудии. Устроился помощником на пожарную станцию и занимался переводами. Кроме того он пошел в открытый университет учить психологию. В послеармейское время он имел также связи со службой внутренней безопасности. Они использовали его знание арабского языка и недюженные способности действовать в экстремальных ситуациях. Изредка его вызывали.
Вот на одной из недель его повезли на территории для какого-то незначительного дела. И он волею судьбы присутствовал при "выбивании" показаний из одного подозреваемого. Алон знал, что во всех странах используют методы физического и психологического давления. В каждой стране свои границы, в некоторых их просто нет. Но это не оправдание. Издевательства во имя чего? Издевательства, которые порождают только злобу и месть. В этот день он сидел рядом. Видел кровь, слышал стоны и крики. Через несколько дней позвонил начальнику, сказал, что по ряду соображений не сможет помогать шабаку. Начальник ответил:
"Но нас так не оставляют. Ты обязан прийти для разговора". Назначили встречу. Вначале Алон придумывал разного рода легенды. Он знал, как нелегко оставить шабак. Разговор был длинным, нервозным, неприятным. Дошло до обвинений в нелояльности и не патриотизме. Это слабое место Алона, так они ударили в него. Видели его растерянность. Но он сдержал свою молодую кипящую кровь и твердо ответил: "Нет".
Жизнь любит подбрасывает нам дилемы. Вот и на этот раз до последней минуты он не решил, как ответить на их главный вопрос: "Причина ухода". Он привык рубить правду-матку в глаза, что сделал когда-то с капитаном Райхером. А это значит, надо вступить в дискуссию об арабском вопросе, об издевательствах, о правах человека. Он знал, здесь выиграть невозможно. Решил найти нечто подходящее и нейтральное. Например, проблемы со здоровьем после ранения или здоровье мамы, которое на самом деле пошатнулось. Он не умел, не любил обманывать. Но промямлил про болезни мамы.
"Слабак, слюнтяй! - прикрикнул на него босс, - ладно, иди". Он смог стерпеть это во имя своей свободы.
Он продолжал увлекаться психологией и парапсихологией. Решил найти себе хорошего учителя - психолога. Искал через интернет. Ходил на встречи с ними. Наконец, нашел. Ее звали Эти Голан. Она впервые познакомила Алона с гипнозом. На занятия с ней он ходил, как на спектакли. Чем бы он ни занимался, всегда изучал вопрос в глубину. Тогда читал Шарко, Фрейда, Эриксона, столпов психологии и гипноза. Последние минут двадцать встреч с Эти они сидели, пили кофе, разбирали случаи, обсуждали каждого пациента.
"Иди в университет, учи психологию", - через несколько занятий сказала она. Ты прирожденный психолог. Но потрясение ждало ее впереди. Месяца через три занятий Алон попросил попробовать сделать гипноз.
"Сегодня непростой больной с посттравматической болезнью, обычно это самые тяжелые случаи. А на следующей неделе будет очень внушаемая Берта Адлер, я дам тебе попробовать".
"А я очень прошу разрешить мне сейчас", - настаивал парень.
Эти взглянула на него пристально и долго.
"Хорошо, попробуй".
Алон сел на место Эти. Она в стороне. Пациент вошел в кабинет, поздоровался с Эти.
"Добрый день, Дани. Как самочувствие? Сегодня я хочу, чтоб с тобой занимался мой коллега. Вы уже знакомы с прошлого сеанса", - сказала Эти.
Алон кивнул головой и улыбнулся. Дани сел на свое привычное кресло напротив. Он выглядел усталым и напряженным, как обычно. Много лет после участия в ливанской войне страдал посттравматическим стрессовым расстройством. Бессоница, ночные страхи, чувство вины угнетали его постоянно. Он лечился у многих специалистов психологов, психиатров, но безуспешно. Первые сеансы гипноза с Эти тоже дали скромный результат. Алон встал и подошел к Дани. Он не прикоснулся к Дани, только приблизил руку к его лицу. Тот смотрел на его ладонь. Алон впился в него взглядом. Дани перевел взгляд с руки Алона, и их глаза встретились. Словно ток высокого напряжения тек от Алона к Дани. Лоб Дани покрылся потом, и вдруг глаза его закрылись, а голова бессильно упала вперед.
"Ты можешь забыть войну. Ты забудешь войну. Ты не виноват ни в чем. Ты силен. Ты силен", - повторял Алон.
После сеанса, когда Дани вышел, Эти и Алон вернулись на свои привычные места. Она приступила к разбору случая. Сказала в заключении:
"Способности к гипнозу у тебя необычные. Ты в начале интересного пути. Но чтобы достичь настоящих высот, ты должен долго и непрерывно работать".
Отношения с родителями у Алона были непростые. Пару раз в неделю они разговаривали по телефону. Разговоры обычно получались напряженные, и Алон из раза в раз откладывал свое посещение. Навещал их редко. Они страстно хотели, чтобы он получил высшее образование в университете, а он шел своим, непонятным им путем. Они жаждали видеть его обладателем одной из пристижных профессий прошлого, врачом или адвокатом. Но на сей раз он не мог уклониться от встречи с ними. На днях приближалось его тридцатилетие. Они сами позвонили и пригласили его отпраздновать. Итак, в конце недели он будет у них. Отступать было некуда. А завтра вечером у него будет гость, его товарищ Шауль.
Шауль учил криминалистику в университете. Он был высокий немногословный, типичный интраверт. В маленьком коридорчике квартиры-студии Алона они обнялись. Шауль протянул Алону пакет.
"Что это?" - спросил Алон.
"Пошел в свой любимый винный магазин. Говорю, что-нибудь необычное для товарища. Так вот купил виски. Они говорят, только в страну завезли, сейчас попробуем".
"Спасибо, дружище. Только перед пробой у меня есть маленький план".
"Какой?"
"Сейчас расскажу и покажу, - Алон проводит Шауля в комнату, - я учусь у психолога. Пробую гипноз. Вроде получилось. Сегодня хочу на тебе испытать".
"Я не против, только думаю, что я устойчив к гипнозу".
"Давай, давай, садись здесь. Расслабься. Я пока стаканчики для виски принесу".
Алон возвращается с двумя стаканчиками. Один ставит на стол. Второй берет в руку. Садится напротив Шауля, вплотную к нему.
"Смотри сюда на стакан", - просит он. Потихоньку приближает стакан к лицу Шауля. Голос Алона меняется, становится металлическим: "Смотреть, смотреть. А теперь на меня, мне в глаза". Шауль переводит взгляд на Алона, и через несколько секунд его воля ослабевает, он словно в полудреме.
"Получилось, получилось!" - ликует в душе Алон.
Они сидели после короткого сеанса, потягивая виски, с наслаждением вдыхая его аромат дубовой бочки. Алон спросил:
"Ты сможешь в конце недели вместе со мной навестить родителей в Нес-Ционе? Они хотят праздновать мой день рождения".
"Я не уверен... знаешь, учебы полно... да и как-то...".
"Я тебя редко прошу. Но сейчас очень прошу. Часа на два-три отвлечешься от учебы". Шауль никогда не видел товарища умоляющим. И он согласился.
Через три дня в ближайший ноябрьский шабат они выехали. Из Тель-Авива до Нес-Ционы без пробок рукой подать. На мотоцикле тем более. Алон ехал лихо, обгоняя почти каждый автомобиль. Небо в легких облачках сулило прекрасный день. У родителей был небольшой частный домик с землей. Они подъехали к дому. Алон любил тихую и зеленую Нес-Циону. Здесь прошло его детство. Здесь он учился с первого по двенадцатый класс. Отсюда он уходил в армию. Помнил каждое дерево на участке, авокадо, манго, лимон. После недавнего дождя пахло свежей землей. Алон с Шаулем вошли в дом. Оба обнялись с родителями.
"Через час Сарит с семьей свяжутся с нами по скайпу, хотят тебя поздравить, - сообщила мама, - а пока можно сесть за стол". Сарит была старшей сестрой Алона, несколько лет жила с мужем и тремя детьми в Англии. Папа Алона открыл бытылку красного вина "Баркан". Разлил его.
"Ну, с днем рождения, сынуля".
"Ле хаим".
"Ад мэа в эсрим".
Мама встала, обняла сидящего Алона за голову, потом поцеловала. В глазах у нее стояли слезы от радости и дум о взрослом сыне.
Потек разговор о том о сем, о чем и вспомнить невозможно через час. Но притек он к той чувствительной точке, которой так опасался Алон.
"Почему он не учится, почему он не женится?" Алон внутренне собрался, приготовился к обороне, но в этот момент зазвонили из Англии. Сестра и дети поздравляли Алона. Ее муж работал. На улице шел обычный лондонский дождь. На смеси иврита и английского дети наперебой желали дяде Алону, чтобы исполнились все его мечты. Приглашали его навестить их в Англии. В конце беседы Сарит подняла бокал... такого же "Баркана", как пили в Нес-Ционе. Показала бутылку, которую купила специально к этому дню. Раздалось традиционное "Ле хаим", и дети запели всем известную песенку к дню рождения.
А после этого звонка Алон выложил свою "козырную" карту. Он усадил Шауля в удобное кресло, попросил притушить свет люстр. Родители расположились рядом. Он не сделал ничего нового, лишь повторил прошлый сеанс, как несколько дней назад. Это был быстрый, почти мгновенный гипноз. Он повернулся к родителям и приложил палец к губам, призывая их к тишине.
Через несколько минут прошептал: "Сейчас он проснется". И Шауль пришел в себя. Мама была в шоке, воскликнула: "Фантастика!". А папа с присущим ему скепсисом спросил: "И где ты думаешь это использовать?"
III
В небольшой школе на окраине города Алон открыл кружок для подростков. Так сбылась его многолетняя мечта. Он написал нечто похожее на манифест. В него он вложил все накопленные мысли, армейские и послеармейские.
"Мощь человека это не только сила мышц, но и разума. Поэтому мы будем тренировать их вместе. Мощь, которую мы воспитаем, пойдет не для нужд войны или борьбы с врагами. Мы не должны иметь никаких связей с армией. В кружке не будет никакой диктатуры, каждый выскажется. Мы будем слушать всех и принимать решения вместе. Мощь для защиты слабых, обиженных, нуждающихся. Для тех, кого не может защитить ни армия, ни полиция. Все, чем туманят наши головы и промывают нам мозги, политики, средства связи, мы должны быть выше этого и понимать мир сами".
Итак, полутайная школа суперменов. В конце недели по шабатам четверо парней и три девушки шли с Алоном на местность. На юге недалеко от Сдома стояла сухая пустынная сорокаградусная жара. Они отходили от шоссе километра на три. Алон сажал группу в тень. "Посидим и прислушаемся к тишине. Вокруг нас и внутри нас", - так говорил Алон. Это были старшеклассники обычной израильской школы, где царят шум и балаган. Они жили в центре страны, в большом Тель-Авиве, который называют Гуш Дан. Город без перерыва, так окрестили шумный, неугомонный Тель-Авив, рай для туристов. Жизнь в нем без перерыва. И вдруг звенящая тишина аравы. Запах раскаленного песка. Ребята сидят кружком напротив Алона с закрытыми глазами. Он же переводит взгляд с одного будущего супермена на другого. "Великолепная семерка", - думает он.
"Копим силы! Концентрируем силы! Начинаем!"
Семерка вскакивает на ноги. Разогрев мышц и первая задача - забираться на скалу без веревки.
Алон стоит внизу с секундомером, а они карабкаются, находя, как леопарды, каждый выступ и каждую впадину. Второй раз они проделывают это за время существования школы, и второй раз лучшей оказывается одна и та же девушка. Мокрые,жадно ловящие воздух широко раскрытыми ртами, они спустились обратно. "Умница, - похлопал по плечу победительницу Алон, - горжусь тобой. А сейчас я". Он подошел к скале, передал секундомер победительнице, как лев ринулся вверх. Потом, уже спускаясь, примерно с четырех-пяти метров спрыгнул на песок. "Как?", - спрашивает ее. "На пол минуты лучше меня". Ребята восхищенно смотрят на него. "Наша задача, чтоб через год вы забирались также". Кто-то смеется, кто-то смущенно улыбается. Снова он их сажает в тень в кружок. "Ваша будущая цель не убивать, а нейтрализовывать. Мир пропитан убийством и местью. Вы сможете предотвращать нападение, не касаясь нападающего. Одним взглядом. А если все-таки он совершит преступление, вы догоните его, и после вашего взгляда он уже никогда не сможет нападать. Он запомнит этот взгляд навсегда, он войдет в его генетическую память. Ни одна наша тюрьма, да и другая тоже, не может перевоспитать преступников. Это сделает взгляд. Мы будем работать над таким взглядом ежедневно и ежечасно...". Такова была школа Алона.
Сентябрь 20... года
В конце августа поздно вечером раздался звонок. Алон увидел в телефоне имя Шауля. "Сколько лет, сколько зим".
"Извини, что так поздно. Мы сможем встретиться завтра?"
"Дружище, завтра никак. У меня день заполнен с семи утра до десяти вечера". У Алона была школа.
"А если поднапрячься".
"Что-то срочное? Нельзя послезавтра".
"Алончик, поднапрягись завтра, ты же супермен.
Оба рассмеялись.
"Хорошо завтра вечером в десять тридцать".
"В "Дублине", как всегда?"
"Нет, в моей машине".
"Ооо! На самом деле что-то интересное".
"Алончик, очень. Если б знал, прибежал бы сейчас".
"Ладно, спокойной ночи".
Машина Шауля была самой обычной "Тойотой". Алон сел спереди рядом с товарищем. Без обиняков тот начал: "Весь наш разговор записывается. Речь идет о деле чрезвычайной важности и секретности. Приближается одинадцатое сентября. Я уверен ты помнишь, что случилось много лет назад в Нью-Йорке. По имеющимся данным нечто подобное хотят сделать у нас в новом торговом центре через пару недель. Твой подход отличается от общепринятого, но нам нужен результат. Ты знаешь какой. Теракт не должен состояться. Я жду твоего ответа сейчас".
"Да", - не задумываясь ответил Алон.
"Прекрасно. С завтрашнего дня приступаем к действиям. У твоих "суперменчиков" будет работа".
Когда Алон возвращался домой, он анализировал короткий разговор с Шаулем. Во-первых, они знают про его идеи и про школу. Во-вторых, они имеют проблемы и нуждаются в помощи. В-третьих, пришел час его, Алона, доказать им и всему миру, что ликвидация преступников и террористов, заключение их в тюрьмы не улучшает положения, а только порождает месть. В тюрьмах же среди себе подобных они проходят прекрасную школу преступности, и продолжают совершенствоваться в ней.
Суперменам он сообщил, что скоро предстоит экзамен. Экзамен жизнью. Ребяты были возбуждены. Расспрашивали о подробностях. Но Алон пока таинственно молчал. Его вызвали на спецсовещание, там он собирался получить ответы на все вопросы,связанные с операцией.
По имеющимся данным террористы собираются захватить самолет. Наиболее вероятны рейсы Амстердам-Тель-Авив, Будапешт-Тель-Авив, Париж-Тель-Авив. Скорее всего попытка будет не на линиях Эль Аль из-за жесткого контроля. Необходимо сосредоточиться на рейсах, прилетающих в часы пик, когда концентрация людей максимальна.
С этого момента Алон начал размышлять, кого он поставит на эти три главные рейса. Нужны три пары. И он уже их мысленно представил. Номи и Игаль, Смадар и Эли, Рами и Алекс.
Приближалась середина сентября. Номи и Игаль сидели в амстердамском аэропорту "Скифул" в ожидании посадки на рейс до Тель-Авива. В окне виднелось бежевое мягкое голландское небо. Над низким горизонтом взлетали и садились самолеты.
"Купи мне что-нибудь горячего, я замерзла", - просит Номи.
"Кофе?"
Она кивает.
Он встает. А Номи взглядом, словно прочесывает ожидающих в зале. Сейчас взгляд должен быть не концентрированным, а чуящим, похожим на нюх собаки. Так учил их Алон. Где-то в глубине подсознания Номи ощущает кого-то. То ли феромоны, то ли аура тревоги вокруг этого человека. Это женщина. С женщиной всегда труднее, но Номи пересилит ее. Она пересилит любого и любую, так учил их Алон.
В эту секунду Игаль вернулся с двумя стаканчиками кофе. Видения исчезают. Они пьют кофе. Почти молча. Алон учил их: "Меньше слов. Разговоры уносят энергию". Объявили посадку.
Люди начали подниматься и выстраиваться в очередь.
"Иди туда. Я еще пару минут посижу", - и Номи вновь погружается в этот транс поиска.
Женщина. Да, это женщина. Вот она стоит в очереди. Совершенно стандартная европейка в джинсах и легкой курточке. Ведет себя обычно. Не оглядывается. Ни с кем не разговаривает. Но должны быть еще. Двое. Или трое для страховки и прикрытия. В голове Номи ощущает шум, потрескивания, как-будто локаторы работают. А в ушах словно вата. Она не слышит шума посадки. Переводит взгляд. Ищет мужчин. Их нет. Нет и нет. А может быть на этом рейсе вовсе никого и нет. Все ей причудилось. Большая часть пассажиров уже вытянулась в очередь. Кроме Номи сидят еще несколько человек, пожилая пара, трое китайцев. Нет не они. Алон учил: "Ни в какой ситуации не может быть места для тревоги. Побеждает более спокойный, не суетящийся".
Вдруг, да вдруг. Опаздывающая парочка, высокий смуглый парень и маленькая едва до его плеча африканочка. Они почти бегут, держась за руки. У каждого по небольшой спортивной сумке через плечо. Номи не может объяснить, но она уверена - это они, сообщники той европейки. Через минут пятнадцать посадка заканчивается. Номи и Игаль сидят сзади в хвосте самолета, но не вместе. Они переговариваются глазами. Так их учил Алон. План у них готов и проработан не раз, надо успеть до полного набора высоты. Все сидят с пристегнутыми ремнями. Номи нажимает кнопку вызова стюардессы. Просится в туалет. Та разрешает. Она проходит через весь салон вперед. Итак, операция началась. Номи закрывает дверь туалета.
Самолет продолжает набирать высоту. Времени не так много. Она открывает складную дверь, боком протискивается в нее. Поворачивается вернуться в салон и слышит сзади, словно змеиный шопот: "Израильская ищейка. Не поворачивайся, прикончу сразу". Что-то упирается в спину. Пистолет. "Тихо идем к твоему месту". Номи бросает взгляды на пассажиров, никто не реагирует, значит пистолета не видно. Она думает быстро. В эту секунду происходит что-то непонятное. В спину ей ничто не упирается, и она перестала чувствовать что за ней идут. Номи мгновенно оборачивается и захватывает руку того, кто за ней. Вернее, той. Это стюардесса. Но дело уже сделано. Игаль смотрит стюардессе в глаза. Пот струится по ее лбу, и дышит она тяжело, как будто пробежала марафон. Теперь Номи ощущает силу Игаля, осязает ее глазами выпукло, объемно. Ее спаситель словно загипнотизировал террористку. "Больше ты не будешь этого делать никогда. Никогда. Ты поняла". Номи шепчет ей на ухо, а Игаль не сводит с той взгляда. Повтори сама: "Никогда. И отдай мне игрушку".
"Никогда... никогда... никогда".
Стюардесса уходит, а Номи ищет глазами ту пассажирку. Самолет набрал высоту и сейчас они смогут отстегнуться. "Интересно, какая у них связь, телефоны отключены". Она идет между рядами, ищет ее.
Вон она. Сидит почти у самого бизнес-класса. А парень с девушкой в хвосте, недалеко от Игаля. Номи смотрит на Игаля. Тот встает, понимает ее взгляд, идет по направлению к туалету. Самолет набрал высоту, многие встали. В забитом людьми самолете негде уединиться. Номи заходит в туалет и пишет ему записку. В коридоре незаметно передает. Там указано, кого нужно нейтрализовать. По части "нейтрализации" Игаль самый сильный в группе. Сделал он это очень элегантно и тихо, как не сделала бы ни одна разведка мира. Одел пиджак. Пошел к той в джинсах. На великолепном английском британском обратился к ней:
"Извините, мадам. Меня зовут Джим, Джим Хексли. Можно вас попросить о помощи. У моей жены проблема. Я вам сейчас объясню, но нужна помощь женщины. Это рядом. Четырнадцатый ряд", - и Игаль очаровательно улыбнулся.
Женщина встала. Среднего роста, шатенка с серыми глазами. Ничего необычного ни во внешности ни в одежде. Даже духами и косметикой не пахнет.
"Идемте сюда, я вам объясню". В эти доли секунды он спросил себя: "А если не она?". И тут же ответил словами Алона: "Сейчас не время для сомнений". Он повернулся к ней и встретился взглядом. Зрачки ее расширились. Игаль, не отпуская ее взглядом, тихо, но с нажимом спросил: "Зачем ты это делаешь? Зачем?". Она открыла рот, но не ответила. Он усилил давление взглядом, почувствовал, что ее воля сломлена.
"Сейчас ты пойдешь к своим сообщникам и скажешь - операция отменяется. Ты поняла - операция отменяется. Повтори за мной - операция отменяется".
"Да, да. Отменяется".
"И еще. Больше ты этим заниматься не будешь. Никогда. Никогда. Повтори - никогда". "Никогда".
Первым из трех подозреваемых рейсов приземлился "Эр Франс". Неподалеку стояли несколько машин шабака. Волнение достигло предела. Когда начали выходить, одной из первых выходила Смадар с низко опущенной головой. За ней семенила молодая француженка с криками: "Я это так не оставлю! Она воздействовала на меня! Израильтяне подозревают всех! Для них весь мир террористы!"
"Извините, я ошиблась, мадам", - отбивалась Смадар. К ней уже спешили Алон и Шауль. Успокаивали обеих. Стыд обжигал Алона. Это был провал.
Через несколько минут Шауль получил сообщение на телефоне. "На рейсе Амстердам-Тель-Авив обнаружена и нейтрализована группа террористов. Полный успех суперменов. Ура Алону и его ученикам".
Шауль подозвал мрачного Алона: "Дружище, прочитай".
По имеющимся данным террористы собираются захватить самолет. Наиболее вероятны рейсы Амстердам-Тель-Авив, Будапешт-Тель-Авив, Париж-Тель-Авив. Скорее всего попытка будет не на линиях Эль Аль из-за жесткого контроля. Необходимо сосредоточиться на рейсах, прилетающих в часы пик, когда концентрация людей максимальна.
С этого момента Алон начал размышлять, кого он поставит на эти три главные рейса. Нужны три пары. И он уже их мысленно представил. Номи и Игаль, Смадар и Эли, Рами и Алекс.
Приближалась середина сентября. Номи и Игаль сидели в амстердамском аэропорту "Скифул" в ожидании посадки на рейс до Тель-Авива. В окне виднелось бежевое мягкое голландское небо. Над низким горизонтом взлетали и садились самолеты.
"Купи мне что-нибудь горячего, я замерзла", - просит Номи.
"Кофе?"
Она кивает.
Он встает. А Номи взглядом, словно прочесывает ожидающих в зале. Сейчас взгляд должен быть не концентрированным, а чуящим, похожим на нюх собаки. Так учил их Алон. Где-то в глубине подсознания Номи ощущает кого-то. То ли феромоны, то ли аура тревоги вокруг этого человека. Это женщина. С женщиной всегда труднее, но Номи пересилит ее. Она пересилит любого и любую, так учил их Алон.
В эту секунду Игаль вернулся с двумя стаканчиками кофе. Видения исчезают. Они пьют кофе. Почти молча. Алон учил их: "Меньше слов. Разговоры уносят энергию". Объявили посадку.
Люди начали подниматься и выстраиваться в очередь.
"Иди туда. Я еще пару минут посижу", - и Номи вновь погружается в этот транс поиска.
Женщина. Да, это женщина. Вот она стоит в очереди. Совершенно стандартная европейка в джинсах и легкой курточке. Ведет себя обычно. Не оглядывается. Ни с кем не разговаривает. Но должны быть еще. Двое. Или трое для страховки и прикрытия. В голове Номи ощущает шум, потрескивания, как-будто локаторы работают. А в ушах словно вата. Она не слышит шума посадки. Переводит взгляд. Ищет мужчин. Их нет. Нет и нет. А может быть на этом рейсе вовсе никого и нет. Все ей причудилось. Большая часть пассажиров уже вытянулась в очередь. Кроме Номи сидят еще несколько человек, пожилая пара, трое китайцев. Нет не они. Алон учил: "Ни в какой ситуации не может быть места для тревоги. Побеждает более спокойный, не суетящийся".
Вдруг, да вдруг. Опаздывающая парочка, высокий смуглый парень и маленькая едва до его плеча африканочка. Они почти бегут, держась за руки. У каждого по небольшой спортивной сумке через плечо. Номи не может объяснить, но она уверена - это они, сообщники той европейки. Через минут пятнадцать посадка заканчивается. Номи и Игаль сидят сзади в хвосте самолета, но не вместе. Они переговариваются глазами. Так их учил Алон. План у них готов и проработан не раз, надо успеть до полного набора высоты. Все сидят с пристегнутыми ремнями. Номи нажимает кнопку вызова стюардессы. Просится в туалет. Та разрешает. Она проходит через весь салон вперед. Итак, операция началась. Номи закрывает дверь туалета.
Самолет продолжает набирать высоту. Времени не так много. Она открывает складную дверь, боком протискивается в нее. Поворачивается вернуться в салон и слышит сзади, словно змеиный шопот: "Израильская ищейка. Не поворачивайся, прикончу сразу". Что-то упирается в спину. Пистолет. "Тихо идем к твоему месту". Номи бросает взгляды на пассажиров, никто не реагирует, значит пистолета не видно. Она думает быстро. В эту секунду происходит что-то непонятное. В спину ей ничто не упирается, и она перестала чувствовать что за ней идут. Номи мгновенно оборачивается и захватывает руку того, кто за ней. Вернее, той. Это стюардесса. Но дело уже сделано. Игаль смотрит стюардессе в глаза. Пот струится по ее лбу, и дышит она тяжело, как будто пробежала марафон. Теперь Номи ощущает силу Игаля, осязает ее глазами выпукло, объемно. Ее спаситель словно загипнотизировал террористку. "Больше ты не будешь этого делать никогда. Никогда. Ты поняла". Номи шепчет ей на ухо, а Игаль не сводит с той взгляда. Повтори сама: "Никогда. И отдай мне игрушку".
"Никогда... никогда... никогда".
Стюардесса уходит, а Номи ищет глазами ту пассажирку. Самолет набрал высоту и сейчас они смогут отстегнуться. "Интересно, какая у них связь, телефоны отключены". Она идет между рядами, ищет ее.
Вон она. Сидит почти у самого бизнес-класса. А парень с девушкой в хвосте, недалеко от Игаля. Номи смотрит на Игаля. Тот встает, понимает ее взгляд, идет по направлению к туалету. Самолет набрал высоту, многие встали. В забитом людьми самолете негде уединиться. Номи заходит в туалет и пишет ему записку. В коридоре незаметно передает. Там указано, кого нужно нейтрализовать. По части "нейтрализации" Игаль самый сильный в группе. Сделал он это очень элегантно и тихо, как не сделала бы ни одна разведка мира. Одел пиджак. Пошел к той в джинсах. На великолепном английском британском обратился к ней:
"Извините, мадам. Меня зовут Джим, Джим Хексли. Можно вас попросить о помощи. У моей жены проблема. Я вам сейчас объясню, но нужна помощь женщины. Это рядом. Четырнадцатый ряд", - и Игаль очаровательно улыбнулся.
Женщина встала. Среднего роста, шатенка с серыми глазами. Ничего необычного ни во внешности ни в одежде. Даже духами и косметикой не пахнет.
"Идемте сюда, я вам объясню". В эти доли секунды он спросил себя: "А если не она?". И тут же ответил словами Алона: "Сейчас не время для сомнений". Он повернулся к ней и встретился взглядом. Зрачки ее расширились. Игаль, не отпуская ее взглядом, тихо, но с нажимом спросил: "Зачем ты это делаешь? Зачем?". Она открыла рот, но не ответила. Он усилил давление взглядом, почувствовал, что ее воля сломлена.
"Сейчас ты пойдешь к своим сообщникам и скажешь - операция отменяется. Ты поняла - операция отменяется. Повтори за мной - операция отменяется".
"Да, да. Отменяется".
"И еще. Больше ты этим заниматься не будешь. Никогда. Никогда. Повтори - никогда". "Никогда".
Эпилог
Первым из трех подозреваемых рейсов приземлился "Эр Франс". Неподалеку стояли несколько машин шабака. Волнение достигло предела. Когда начали выходить, одной из первых выходила Смадар с низко опущенной головой. За ней семенила молодая француженка с криками: "Я это так не оставлю! Она воздействовала на меня! Израильтяне подозревают всех! Для них весь мир террористы!"
"Извините, я ошиблась, мадам", - отбивалась Смадар. К ней уже спешили Алон и Шауль. Успокаивали обеих. Стыд обжигал Алона. Это был провал.
Через несколько минут Шауль получил сообщение на телефоне. "На рейсе Амстердам-Тель-Авив обнаружена и нейтрализована группа террористов. Полный успех суперменов. Ура Алону и его ученикам".
Шауль подозвал мрачного Алона: "Дружище, прочитай".