Ничто
Ничто замирает морщинкой у рта,
ничто замирает усмешкой едкой,
ничто замирает вздохом утрат,
зарницей мелькнет, закачается веткой.
Ничто замирает потоком воздушным,
ничто замирает проточной водой,
ничто замирает скоплением душным,
ничто замирает сверхновой звездой.
Ничто замирает,- становится сущим.
Ничто распадается - нету ответа,
ничто распадается, все же скажи -
во что распадается жизнь человека?-
Ничто распадается, не дорожи.
Ничто распадается, есть ли подельник?
Ничто распадается, что же еще?
Ничто распадается в свет беспредельный.
Ничтожный любовью спасен, и прощен!
Не похоже чтоб заметно
От времен ветхозаветных
до полетов в космос «челнока»,
не похоже чтоб заметно
изменилась сущность червяка.
От одежды снявшего Исайи,
от нагого и святого джайна,
до последних новостей на сайте,
души обнажающих отчаянно.
Сумрачная партитура окон
Я ж, знай себе, крошился грифелем буквально.
Стих посвящал оконной раме.
И сорок дней сидел в затворе,
и, краешек стола щипая вечерами,
срывался в перепалки с палками в заборе,
кусал язвительно траву с кустами,
и реплики колючие кидал в репейник,
и переспрашивал участливо я чащу,
и с тишиною нашушукавшись на три копейки,
месяцесловил с ночью я блестяще.
Или отстраивал молчанье домовое,
и, отстранясь от суеты, всплакнул:
«Когда ж труба печная взвоет?».
И лип под вечер к тусклому окну…
Вот улица пустая «у» сказала,
что я последний на земле урод.
И куртка с гвоздика упала,
что слышал за версту народ.
Что я последний проходимец
по землям грешным на ходулях,
кто, кепку на глаза надвинув,
ходульным утвержденьем дурит.
Что с древа жизни отодрать
смогу тщедушную я щепку,
она же (жизнь) при всех дверях, всегда готова дать
на выбор уличную девку.
Я кинулся к двери,
дверь светится, как
старая рубаха, я рвач
тщеты и воздуха рубака,
рву, рву на части дверь
с отчаянных петель,
припаянных дождями.
До опилок раскромсаю,
до заноз расковыряю.
Всё верней,
когда с наскока,
ждет писца бумага, óкна –
созерцателя, подскочить же мне
на сколько к подоконничьей доске,
мне, аскету падежей, мне раскольником
не стать чтоб стекол? С одичанием стучать
буду локтем, лбом и дланью я
подробно, дробно, ланью я прикидывался
только, бью и бью, вздохну глубóко, и под-
прыгнув с криком, боком встану на клавиатуру,
сумрачную отыграю партитуру окон:
Там горбыль чернеет крыши,
и синеет бор.
На вершок закат завышен.
Вторник наступает, скоро
не увидеть ничего.
И притопну расторопно! и притопну расторопно!
Пну, пенять мне на обычай, каркну, не сменив
обличья, додолблю, люблю, угроблю, блюз
забью на всю оглоблю. Я на чем остановился? –
в примечание свалился:
Там горбыль чернеет крыши,
и синеет бор.
На вершок закат завышен.
Вторник наступает, скоро
не увидеть ничего.
И притопну расторопно! и притопну расторопно!
крякну раз, схвачу за шкирку перепуганную раму,
тряхану пейзаж-копилку…стоп! – стекло то, как
копирка, ночь права качает. Амен.
Нечто апокалиптическое
А во-
да ульется в се-
бя, как в нору,
и черным эхом отзовется последний всхлип,
всё будет уходить, все будут уходить,
земная ось до гвоздика сапожного сожмется,
и север с югом скрепятся кристаллом льда.
Огонь был скручен в рог,
распилен, вытерт в искры,
и с силой выдут за порог
цивилизации.
И восскорбели души Божьи,
скорежились как кожи,
как листья осенью, в песка
крупиночки разрушились.
Как одуванчик ветер разлетелся,
ищи-свищи чужих, своих,
не мир вверх дном перевернулся,
а пал безбожно человек.
А время?
Оно отхлынуло, как будто
небо в отрыв ушло,
не будет времени и утра.
Секундой вечной обожгло.
Теперь примечена картина
на прекращение Вселенной:
пасется в поле Конь вечернем,
и вышли все держащие загвоздки,
сверкая в продырявленной подошве
времени.
Пространство перешибет травинка,
пыльцой цветов сотрутся солнце и луна,
и высыпают звезды из себя и дух и плоть,
и рушатся, слоистые как скалы,
миры потусторонние, с их светом
или тьмой, их свет свернется паутинкой,
и тьма, как лист багряный, –
и где там ад страданий?
Изводит тьму вечерняя роса,
тьма будто усыхание чернил, –
скорябать только с пузыря
и перепачкать пальцы –
задача выполнимая Творцу
сей темной тайны.
И волос конский преломляет свет,
и проявление идет на конус,
и все стремится умереть,
забраться в точку, скорость.
А мир потусторонний, который
словно белый лист приколот
кнопкой, – и где там кущи райские? –
кладется аккуратно в стопку
других таких же чистеньких
листов. Когда произношение
сорвется, как шина с колеса,
пойдет вилять велосипед, –
Вселенная убьется,
но стоит слову возвратить
произношение и снова колесо бежит.
И «было» в «не было» войдет,
частицу «не» отбросит, словно
небосклон, скончание времен
в скрижали « как было» Бог заносит, и склонится,
и Он к «что было» приставит «не было чего»…