Стихи, стихи по всей России.
Из дали в даль. Из края в край.
Стихи, стихи. И часовые.
И затяжной собачий лай.
Тропинки вымокли лесные,
водою залиты следы.
Стихи, стихи по всей России.
И грусть. И ропот. И суды.
Приметы времени такие –
не разобидеть бы кого.
А что до помыслов, лихие
теперь не значат ничего.
Емелька из легенд отозван.
Прогнали Стеньку сквозь экран.
И боль-тоска, но поздно, поздно
рвёт на груди меха баян.
Уходят малые-большие,
уходят люди невзначай,
и незаметно, как и жили,
как ели хлеб и пили чай.
Им ничего уже не страшно.
Так пусть они доскажут речь.
А где? Как будто это важно…
Важнее камень скинуть с плеч.
Забытье – жданная услада.
Но вот проснулся, и опять
на выбор – ад иль то, что рядом,
с названьем – рай. Куда шагать?
Податься в рай? Пустое дело.
Баклуши бить? Гулять в саду?
А закобененное тело
работы просит хоть в аду.
Вдруг сверх зарплаты рубль положат?
Путевкой в рай вдруг наградят?
Что размышлять? Все в длани Божьей.
И спорить что? Привычней ад.
В аду жарынь! В аду погода,
что вгонит в гроб и мертвеца.
И возмущение народа
командой райского дворца.
Носи дровишки, потчуй брата
разноголосым кострецом.
Склоняй, в зубах кипящим матом:
«Дворец! Дворца! Дворцу! Дворцом!»
И донесли. И по начальству
пришлось наладить обходной,
чтоб разъяснили в одночасье:
«Ты что? Придурок аль больной?»
И закатали на проверку.
«Дышите в трубку! Так и так!»
И, вынув душу, сняли мерку,
чтоб вдуть ее в земной барак.
«Эй ты! Ходи на изготовку.
Сейчас запустим в мать твою!»
И запустили… Вот как ловко
жить приспособились в раю.
Темна утроба. Мир весь тесен.
Но сколь приветливо тепло
доступных слов, знакомых песен.
О, Боже мой! Как повезло!
Опять я дома. Пуповиной
привязана душа к нему.
И льётся пухом тополиным
земное таинство сквозь тьму.
И непонятное понятно.
И ясен путь на много лет.
Какой за тьмою мир нарядный!
И как прекрасен этот свет!
Вновь жизнь – в каком уже начале –
не счесть, как и былых затей,
стонала, плакала, кричала,
взывала к совести людей.
Но нет, но нет стези заветной,
всесветной, ясной и прямой.
Умом я тронусь. Незаметно
я стану кем-то, но не мной.
Чиновником, партийным боссом,
чужою властною судьбой.
А я хочу бежать – пусть босым! –
но лишь за истинным собой.
Где поводырь? Дожди косые.
Земная хлябь, неверный свет.
Стихи, стихи по всей России,
и нет Мессии, нет и нет.
На перекрестке чувств и мнений
не люди – тени. Что за блажь?
«Ау!» Шарахаются тени,
врастают в призрачный мираж.
А расстоянье – расставанье
с самим собой. В себе самом.
Неизлечимое врастанье
в мираж – недавний окоём.
«Приди-явись, посланец Божий!
С тобой и сердце, и душа.
Не повернуть. Уже отторжен.
Не прикипает жизни ржа.
Всмотрись: я новым светом мечен –
манящих, неземных свобод.
И пусть я – пусть! – не безупречен,
но голос мой в тебе живёт».
Оглохло небо? Или внемлет?
Нет солнца. Тучи. Дождь пошел.
И шепчет мне: «Сначала – в землю,
потом, изволь, пари душой».
Так что же, в землю? Были – жили
в разливе бед и непогод.
Уходят малые-большие,
уходят люди в свой черёд.
Уходят люди настороже.
Уходят люди невзначай.
Кто как шагнет, и бездорожьем –
за тот, земной, за самый край.
Тропинки вымокли лесные.
Водою залиты следы.
Стихи, стихи по всей России.
И грусть. И ропот. И суды.
Кануны канули в каноны.
Что изменилось? Эшафот
способен развенчать корону –
не венценосный небосвод.
Лгуны-каноны веют смертью –
тлетворным запахом основ.
Но время сверьте с круговертью
кровавой сверки топоров.
Час Х. Гудрон. Следы босые.
Росою ртутной льётся гной.
И та роса глаза не выест
лишь тем, кто прежде был слепой.
А я? Я – дух. Я неподсуден
ни для темниц, ни для костров.
Но почему снижаюсь к людям
и слышу их призывный зов?
Пусть я всего лишь слепок неба,
но в каждом облаке дом мой.
И падать мне в ладони слепо,
поить людей водой живой.
Когда меня вбивали в землю
и – глубже, глубже каблуком,
я превращался незаметно
в зерно, и в хлебе жил тайком.
Когда меня в сто рук сгибали,
чтоб тело надвое рассечь,
я знал, что превращусь в скрижали,
но прежде в меч, и только в меч.
Когда вздымали в небо-светло,
в кумиры с песней волокли,
я понимал: теперь не вредно
уйти, частицей стать земли.
Я был землей, мечом и хлебом.
Я сознавал: такой удел.
И пусть мне тайный смысл не ведом,
Но я ведь жил! Видать, умел...