Про Львов
Сложу бумажный самолётик
У самого начала дня.
Он улетит, как беспилотник,
Оставив во дворе меня.
Ещё отправлю на подмогу
Машину крепкую листом.
Ведь есть в ангаре, слава Богу,
Запас тетрадок на потом.
Они там крутят иммельманы,
Петлю, вираж, переворот,
А дворники ругают маму,
Что застит солнце самолёт.
Года на бреющем летели,
Забыв про высший пилотаж.
Давно бумажные модели
Не выпускает экипаж.
Но вижу, вижу на исходе
Обычного, как цифра, дня,
Мой самолётик в тучах бродит,
Не улетая от меня
***
Подмастерьем весь день отработал,
по порядку расставил слова.
Всё, как надо и ладно, да что-то
задевает мне сердце. Едва
перечту, будто снова услышу,
как стояли слова в том дому,
где рождён под разбитою крышей.
И осеннюю львовскую тьму,
перешитую из одеяла,
и отца хрипотца там стояла,
вкус томившейся каши под пледом.
Там за светом слова сходят следом,
только в сумрачной мастерской
не такой позабытый покой.
Нет здесь запаха ревеня,
и печёного*, Красной Москвы.
Но я знаю, повременя,
я услышу отсчёты совы
неразбуженному ночничку.
И сплетаются запах и звук,
возвращаются в замкнутый круг
и к младенческому родничку
* печёное - выпечка
***
Как от детства до недетства
Я дорожки проторил,
Так сумело навертеться
На заигранный винил.
Как пружины у шкатулки
И кривые переулки,
Годовые кольца жизни,
Круг друзей, круги судьбы.
Всё кружится и вертится
От любви и до пальбы
И до смерти от мольбы.
Прилетишь в свой город, выйдешь,
Наступая в давний след,
То что вспомнишь, то увидишь,
А чего не вспомнишь. - нет.
Ты, как ключик, ладно пригнан,
Сделай первый оборот.
Словно в детских громких играх,
Старый город отомрёт.
Заиграет зарыдает.
Засмеётся, запоёт.
Он такие ноты знает
И так чисто их берёт.
Ты помянешь то, что было.
Выпьешь водочки из слёз.
Утром скажешь:»Было мило...»
Поезд. Дали. Стук колёс
***
В отдалении родина сузится просто до города,—
Я пишу на листе на столе ярко залитом солнцем,—
И не власть, и не строй, не законы, не кто главным вором там,
Только то, что осталось на память у жизни на донце:
Первый, названный мамой, запах — липа, и лебеди в парке.
В проходные дворы окунулся и молодцем вышел,
Время быстро гребёт, вёсла — маятник, холодно-жарко.
Жизнь воздушной гимнасткой и птахою рвётся всё выше.
Здесь случается прошлое, здесь я встречаюсь с собою.
Незаметно привычное, я просыпаюсь в гнезде.
Не подменишь, здесь родина, и окружает родное.
Без неё бы, по правде, я не был и не жил нигде
***
Словно снова я в городе этом живу,
Но уже без проросших до корня забот.
Старый город мой рядом со мной наяву,
Чуть касаясь плечом, переулком идёт.
Облетели черты, покрошились дома,
Изменился заполнивший город народ.
Проступает действительность, то есть сума
Очень яркого цвета и песни поёт.
Позабыто звенит устаревший трамвай,
Мостовая разбита под талой водой.
Ну, давай же, маршруты мои узнавай,
Старый город, а ты не бывал молодой.
Эти трещины и облезающий снег,
Как дряной маскхалат, на тряпьё разорви.
Ты живой, ты, мой старый, ты нравишься мне.
Ты семья моя, ты не стесняйся любви.
И названия улиц меня не собьют,
Хоть и прежние тоже уже позабыл.
Я души твоей малый весёлый лоскут,
Ты души моей след на себе сохранил.
Я узнаю подъезд, проходные дворы.
Я с тебя календарные путы сорву.
Ни конца ни начала не вижу игры,
В то, что я в этом городе снова живу
***
Я по улице шёл, обегая киоск,
и на небе увидел стекающий воск,
это красное пламя не спрячешь в руке,
пал на знамя закат, облакам вдалеке
освещая испод. Камень, ножницы. Ход
стрелок штопает время — полночный колпак,
сделай снимок на память как львовский чудак.
Там идёт от трампарка за парком, где пруд,
до Высокого Замка* трамвайный маршрут,
под вагончиком струями рельсы блестят,
над брусчаткой кривой небеса моросят,
там подземною ночью стекает река
и несёт наизусть на себе облака.
Я по памяти шёл по старинным местам,
и по слегам болотным, опавшим листам,
стопкой сложены годы, пылились, сплелись,
все закаты-восходы тихонько сбылись,
и орлы улетели, и решки с монет.
Длинной тенью за памятью тянется след,
жизнь срывается в слёзы, не знает слова,
всё смешала и прошлое помнит едва,
роль не сможет исполнить свою наизусть,
Ну и пусть!
*достопримечательность Львова
***
Я буду дождём, а потом потихонечку небом.
Сейчас я мальчишка, лирический книжный герой.
Горой рафинад и батон с молоком тают снегом,
я книгу читаю, и пусть это будет игрой.
Вторая страница — край парка и дикие груши.
И так сохранится картина, как я написал,
что дикие груши и детские дикие души
на улице Стрыйской (для тех, кто уловит сигнал)
играли, а мамы их звали всегда громче песен,
на детской железной дороге гремел выходной.
Салют пионеры! И времени радостный вестник
нам вышку открыл: парашют и полёт неземной.
А третья игра: покажи, где был рай лягушачий,
в две лужи охватом весенний стеснительный пруд,
качались качели, олень жил за сеткой собачьей.
Но годы ушли, каждый день унесли, нынче тут
лишь тень от меня, как иголка до края пластинки,
ползёт по земле, а мелодию не различить,
здесь прятала память свои дневники и картинки.
А кто не боится просить свою память простить?
И память волочит гремящие ржавые банки
хвостом, как за псом, по брусчатке зарытой в асфальт.
В них жаркий фонарик, коньки, деревянные санки,
«замри-отомри, дай мне пас, хенде хох, или хальт!».
Рассыпались игры опавшими листьями в дыме.
Закрыт игровой павильон на двойной оборот.
Замрут-отомрут, нас не сразу признают своими,
и с нами уйдут, оставляя ненужный джекпот
***
Во Львове моём говорили на ста языках
И улицам дали названья общин и дорог.
Зарыта в брусчатку, под нами стекает река,
Такой неширокий был в городе ров и порог.
На Русской — святители, а на Армянской Христос,
Распятый, как все, к алтарю, деревянный, прибит.
Церквей, колоколен, часовен, костёлов за сто,
И сто языков, и на каждом их Бог говорит.
А город осенний пылает листвой, как костёр,
И храмы уже позабыли, что в каждом был склад,
Но центром у города стал не обком, а костёл,
И все языки в склад звучали во Львове и в лад.
Для Львова века, как для жителей вёсны и зимы.
Сидит на каплице Христос, дожидаясь восхода.
Мне улочки эти, как старые фильмы, любимы,
Нам издали машет рукой, не вставая, Свобода.
По Сербской и Староеврейской войду в поворот,
Где призрак остался разбитой войной синагоги,
Где камни легли на несчастья, храня мой народ,
И где на траве собираются львовские боги.
Здесь ритм треоконный минувшее выстроил в строки
А мы, преходящи, своим настоящим мельчим.
Мы учимся плохо и не понимаем уроки.
Всё б нам воевать, о любви стоязыко молчим