Дуэль
Когда-то он был моим другом. А теперь позвонил на работу. И предложил встретиться в пятницу. Как всегда.
Я согласилась. Спустившись на лифте, вышла на улицу.
День кончался. Сыпал непривычный для этих мест снег. Тяжелый, мокрый. И медленно оседал сахаром в чай, погибая в черной воде переулков.
Я добежала на каблуках по скользкому. И сразу за перекрестком наткнулась на него.
- Ждешь уже?
Кивнул.
Он прятался как всегда под козырьком дома и ходил ходуном от холода, кутаясь в кокон старенькой куртки, купленной нами когда-то в путешествиях по другой жизни.
- Ну что, пойдем? – спросила.
- Пойдем.
И мы пошли.
Долго кружили по сочащимся слякотью подворотням. Горбились в зевах арок. Курили и молча смотрели на почти нездешний снег. В конце концов, вымокнув до нитки, решили спрятаться в первом попавшемся баре.
Вошли.
Внутри было сухо и безлюдно. Царапал джаз.
Мы разделись. Он недовольно поморщился под мокрой челкой.
- Сухое? – привычно спросила я.
- Нет, мне лучше кофе.
Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ.
Наверное, со стороны можно было подумать, что мы убиваем вечер. Все располагало. Он говорил. Я молчала, с каждой новой минутой все больше понимая, что позвал он меня не просто так. Он позвал меня с совершенно определенной целью, которая была известна нам обоим задолго до этого вечера. Мы безоговорочно приняли ее, расположившись по разные стороны барьера. И теперь были похожи на двух фехтовальщиков, наносящих друг другу раны. В общем-то, смертельные. Но пока, в пылу сражений, еще не замечаемые нами.
- Она совершенно другая. Совсем не такая, как мы, - сказал он и снова закурил.
Я молча пожала плечами. В сущности, было несложно представить себе кого-то, прорвавшегося снова в наш тесный, запутанный мир откуда-то из иного, не отравленного нами пространства - без всех этих сквозняков съемных комнат, прокуренных подъездов и старого дивана на двоих.
- В конце концов, ни ты, ни я не ответим на вопрос, кто же нужен нам на самом деле.
Я снова промолчала. Закурила из общей пачки последнюю.
Он стал наступать. Обходил меня сзади, стреноживая сознание страхом окончательного разрыва. Ему хотелось победы. Любой ценой. Раскачивая в себе эту мысль, он нападал на меня снова и снова. Куражился. Веселел. И ждал, когда же я наконец не выдержу, допущу тактическую ошибку и открою свой бок.
Но я еще защищалась.
Он ждал.
Наконец я не выдержала. Поставила свой бокал на стол. Медленно затушила сигарету и, положив обе руки перед собой, спросила:
- Значит, ты нашел человека, который действительно тебе нужен?
- Думаю, да.
- Значит, это конец?
Он ждал этого. Он на это рассчитывал. Шпага его взвилась. Разрезала с визгом воздух. С легкостью, беспрепятственно вошла в мой бок и обломала свой наконечник где-то там, внутри.
- Этого стоило ждать, - спокойно сказал он и с неимоверным облегчением откинулся на спинку стула, наблюдая за тем, как я падаю.
Что-то тяжелое навалилось на меня. Кровь заполнила всю эту мысль и внезапно отключила сознание. Но я была еще живая. Я ощущала, что еще дышу. Но жизни оставалось совсем чуть-чуть, одно мгновение.
Зал замер. Я, прося о пощаде, подняла из последних сил руку вверх. Но рука, уже безвольная, упала. Зал грохнул тысячью рукоплесканий.
Он поклонился.
Волна отхлынула. Мы расплатились и вышли из бара. Было уже совсем темно. Снег идти перестал. Я неуклюже поскользнулась на ступеньке. Но устояла.
- И это заживет, - упрямо подумала я и оперлась на его привычно подставленный локоть.
Он с равнодушием посмотрел на меня. Сверху вниз.
–Ты на трамвай?
Я молча кивнула, сбивая с каблука налипшую кашу снега.
- Тогда что?
- Что?
- Тогда пока?
- Пока.
Я отмахнулась и отпустила его локоть - так, будто бы он был каким-то концом веревки, которую с другой стороны крепко держали теперь другие люди. Не знакомые мне. Те, что пришли в его жизнь уже после меня, без меня, вместо меня. Те, кто однажды, быть может, тоже отпустят свой конец веревки. Но я обо всем этом не узнаю уже. Никогда.
Пустой трамвай потащил меня домой. На перекрестке завизжал как подранок. Сотрясаясь своим железным нутром, он клонил меня вместе с собой то направо, то налево. Я сидела, прислонившись лбом к замерзающему стеклу, и видела в нем только свое отражение. Все, что было по ту сторону стекла, проплывало теперь мимо меня невыразительными пятнами и тут же пожиралось голодными, притаившимися в подворотнях сумерками.
От выпитого вина сильно мутило. Где-то в боку, под ребрами, ныло. Промокшие ноги коченели. На этот раз я проиграла, да. Эта мысль еще пульсировала во мне, как порвавшаяся артерия. Но тяжелый сон, словно смертельная усталость, навалившаяся на меня, еще мешал в моей голове мысли и выуживал из их вязкой гущи только одну, самую легкую и беспечную, о том, что до грядущей пятницы осталось не так уж и много.
Животные
Никто не знает, кто мы на самом деле. Когда я трясусь в вечернем метро, пустом и дремотном, жадно хватая носом тревожные запахи ночи. Никто не знает, какие мы, когда я, оторвав дверь от подъезда, врываюсь в его меченное сигаретами и мочой нутро. Когда бегу, забираясь лестнице вверх, в твою крошечную квартиру на последнем этаже, под самой крышей. Перехватываю руками, как цепкий зверь, лестничные перила. А старый лифт, так и уснувший в своей засаде, остается один на дне черной шахты.
Никто не знает, что случается с нами там, наверху, когда я барабаню ботинками в твою дверь. Тяжело дышу. Прислушиваюсь. И ты, выдохнувший нетерпеливо на меня теплом и уютом своего дома, впускаешь наконец и запираешь за мной дверь. Никто не знает, кем мы становимся, оказавшись в твоей саванне.
Я останавливаюсь. Привычно хватаю за кисти свой шарф и стягиваю вниз. Ты знаешь, что я дразню тебя. Замираешь так, как это делают дикие звери. Ты ждешь. Мы оба знаем, как много значит терпение.
И лишь тогда, когда пространство смыкается между нами, когда мы врезаемся друг в друга, и я, задыхаясь твоим запахом, отзываюсь на него так, как отзываются братья по крови. Земля начинает уходить у нас из-под ног. Твое дыхание становится прерывистым. В глазах появляется жажда. Пальцы вплетаются в мои волосы и неожиданно, резко собирают их в узел.
Я напряженно слежу за твоей рукой, медленно движущейся вдоль моего позвоночника. Потому что знаю, что все это - игра, в которой главное – не упустить мгновенья, не оказаться жертвой. Но ты не тревожен. Ты думаешь, что в этой игре мы - равные. Опустив голову, слушаешь мой шепот. И лишь иногда вздрагиваешь вместе с выдохом моих слов.
Мы опускаемся с тобой на пол. Я обнимаю тебя и медленно начинаю царапать пальцами твой теплый живот. Тебе нравятся эти прикосновения. Ты закрываешь глаза, опрокидываясь в свой делирий. Ждешь наслаждение, потому что оно совсем рядом. И лишь поэтому доверяешься и позволяешь делать с собой невозможное.
Должно быть, в твоей сладострастной фантазии нет меня. Ты в ней один. Тогда я толкаю тебя. Опрокинувшись, падаешь на спину и смеешься. Зрачки твоих глаз движутся плавно - то закатываясь под веки, то возвращаясь к осмысленному взгляду. Видишь? Видишь меня? Помнишь, что я тут?
Жадно ищу в твоем взгляде ответа. Но замечаю лишь растущее опасное – жажду, какую-то звериную жажду. Тревожно шепчу тебе. Зову. Но ты совсем не слышишь. Оглохший, ослепший, онемевший, ты вскрикиваешь вдруг, накопивши силу, врываешься в меня, поймав наконец за шею и торжествуя победно. Я сдаюсь. Я тебе подчиняюсь. Потому что мне еще кажется, что победа твоя – не победа. Она не губит меня – она дает наслаждение. И потому все сильнее поднимаю свой подбородок, отдаю свою жизнь тебе, натягивая до предела артерии, внутри которых еще бьется моя кровь - жаркая, жаждущая, но мгновение назад переставшая мне принадлежать.
А утром, когда я неслышно покидаю твою задремавшую, обессиленную саванну, когда, намотав на свою шею шарф, сбегаю по гулким ступеням вниз, вырываюсь на шумную улицу, когда снова трясусь в метро, уезжая от тебя прочь, я не понимаю себя. Закрываю глаза и в ужасе трясу тяжелой, не выспавшейся за ночь головой. Как хорошо, что никто не знает, кто мы. Какие мы с тобой на самом деле. Как хорошо.