Странная штука
Какая тонкая материя:
Нежней, чем шёлк и кисея,
Какое странное растение –
Вот эта штука – жизнь моя!
Почти что ножницами режется,
Почти срезается под нож –
Живу я: пóслушницей, грешницей,
И рвутся нити по одной.
Хватают или прикасаются,
Лелеют или волокут –
Живу: уродкою, красавицей –
И уменьшаюсь на лоскут.
Бьюсь – над изысканною рифмою,
Бьюсь – лбом о чёрную беду.
Живу – едва ли повторимою.
Живу – как пó миру иду.
Лежу рогожкой пестрядинною.
Лечу, как ветреный шифон.
Борюсь бессмысленно с сединами.
Берусь, дрожа, за телефон,
Звоню туда, где нету провода.
Звеню бубенчиком тоски.
Вишу пустым чулком капроновым.
Пишу весёлые стихи.
И дело даже не в шагреневой
Определённости судьбы,
А просто в кипени сиреневой
Ещё немножко бы побыть…
Весенней капельки послание
На ветке утренней дрожит.
Какое странное создание
Вот эта штука – наша жизнь…
Воздух Шагала
Холодная осень по рощам шагала,
Сметая с ветвей перепуганных галок,
В зарю тополя и березы вонзала
И надвое тучей восход разрезала.
Сиреневый воздух туманами плакал.
Сдвигался на шлюзе заржавленный клапан,
И в тёмную воду тела окунали
Затерянной стаей баржи на канале.
А рядом шоссе наполнялось страстями
Разгонов, обгонов, влекло скоростями
К востоку водителей и пассажиров,
Вздуваясь лиловой натруженной жилой.
Вперёд, к горизонту, река параллельно
Дороге текла, постепенно алела,
И горстка над ней пролетающих уток
Тревожную весть отсылала кому-то.
Повсюду блестела рассветная влага,
Мосты покрывая коричневым лаком.
Сверкала колонками автозаправка.
…И всё это было не очень взаправду,
Как люд в небесах на картинах Шагала.
Холодная осень по свету шагала,
По свету зари, по лучам и по тучам.
Листва облаков налетала на кручи,
И листья метельно летели в канавы.
Баржи замирали в объятьях канала.
И проблески солнца в рембрандтовском стиле
Неспешно глубины воды золотили.
Ангелы осени
Красные ангелы поздней осени
Покрыли крылами медно-огненными
Белый свет, перешедший в алый.
Прежде зори, когда вставали,
То видели лишь золотое в синем.
… А нынче в бордовом стоят осины.
Кленовых вершин салют прощальный.
У ангелов осени совещание.
На ветках они затихли. Думают
О том, как жить, когда задуют
Печальные ветры последний проблеск
Углей листвы как волшебный пропуск
В прозрачную суть молчащего парка.
Зелено-рыжие космы панков
Больше не в моде. Лишь стрижка наголо.
Рыжим заполнены канавы.
Красные ангелы не приемлют
Отсутствия цвета. Красят землю
В кармин и сурик, греют крылами,
Чтоб сохранить осеннее пламя.
Но на горизонте зима и холод.
Omnia transit. Всё проходит.
Древняя мудрость царя Соломона.
Но скорость снежного разгона
Пугает трепещущую стаю.
Красные ангелы в небо взлетают.
Сливаются с темною зарею.
Белое красные листья скроет.
Серое вместо яркой просини.
Мир покинули ангелы осени.
Полнолуние
Луна величиною с дом
И дом размерами с луну
Отражены ночным прудом,
Как будто бы идут ко дну.
Горит окно, блестит луна,
На воду проливая ртуть,
Мигает мелкая волна,
И аспидный мерцает путь.
От знобких стен то зыбь, то дрожь
Вода качает на ветру.
Рябит огромный лунный грош,
И серебром сверкает пруд.
На чёрном и далёком дне
Огонь сияет золотой,
И тонкий силуэт в окне
Размыт водой и темнотой.
И хоровод подводных дев
Всплывает медленно со дна,
И, серьги лунные надев,
Танцуют девы на волнах.
Заворожённый колдовством
Бегущих призрачных огней,
В прозрачной тьме смелеет дом
И прикасается к луне.
Они сливаются в одно,
Шагнув на гладь воды вдвоём…
И долго падают на дно
Луна и дом.
Первый снег
Нет, не летят седые парашюты
На мертвенность бесснежную равнин…
А небо то затянет в глубину, то
Ослабит на мгновенье эти путы,
И ты барахтаешься в нем один.
Все полномочия приняв у бездны,
Отчаянными звёздами горя,
Сияет воронёный свод небесный
Холодной красотою, неуместной
Над нищенской одёжкой декабря.
А ночь съедает облака краюшку,
Запив настоем тёмной пустоты.
Подставь от грусти треснувшую кружку,
И ночь плеснёт на донце: пей и ты!
Прошепчет: вот и всё! – тебе на ушко…
Однако же… Однако же… На коже
Земли печальной первый снежный знак…
И выдох лёгкой вьюги осторожен,
И тонкий купол снега ненадёжен…
Но всё же… Всё же… Пала белизна…
А ты стоишь под белым и над белым,
Запутан круговертью снежных строп,
Читаешь в синеве окоченелой
И постигаешь мудрость светлых строк,
Крошащихся на землю
Мелом…
Визави
Нынче ночь вошла и стала визави…
Милый друг и враг немилосердный…
Где-то свет метнулся вспышкой серной
И погас, как будто кто-то изловил.
Окна в доме через улицу покрыл
Серебрящийся фонарь фольгою.
Тень сползла фонарною ногою
Вниз, в пустые беспросветные дворы.
Нынче ночь идёт отчаянно на «ты»,
Бросив дождь на сумрачном асфальте,
И машины вязнут в серой вате,
Как в песке прибрежном мёртвые киты.
Голова луны зажата в пасти туч,
И от них ей не спастись, наверно…
Вот звезда мигнула – и мгновенно
Перепугано шмыгнула в темноту…
Нынче ночь из раскалённого вчера
Уплывает в шёлковое завтра.
Лунный чуб на плахе тучи задран,
Как в казнящем ожиданье топора.
Но луна, звезда, фонарь, окно –
Лёгкая трапеция свеченья…
Блюдечка небесного верченье…
Враг мой звёздный…
Друг мой чёрный…
Свет мой – ночь…
Ковчежец
Эй, звезда, строга ты, как конвойный!
Холодна и мною недовольна.
Что ж, права... Одни грехи внутри.
Не гони. Гори. Поговори.
Погляди на маленький ковчежец.
Обитают в нём отсебябежец
и упорный беженец в себя,
находить друг друга не любя.
А еще жалельцы и печальцы —
Мысли их ломаются, как пальцы,
а по нервам ходит редкий ток.
Бродят там под хныканье досок
тени над чердачною опорой
друг за другом, не касаясь пола,
потолка, непроходимых стен.
В доме рады, если нет вестей,
многобольцы все и слабовольцы.
Яснопевцы и и подлунновойцы
каждой косточкой душевной ноют.
Да... Наверно, просто было б Ною —
их решиться на ковчег не брать...
Посуди сама, какая рать!
Все по парам, пол мужской и женский:
Долголюбцы, самоотверженцы,
ночевидцы и страннообрядцы,
непрощальцы, ничемунерадцы,
неприимцы, жизненелюбильцы,
несусветцы, самоочернильцы...
Ими трюм и палуба полны.
Слушай, кинь мне корочку луны.
Погрызу. Спасибо. Полегчало.
Мы сейчас отходим от причала.
Вот уж подобралось ассорти!
И куда мне их теперь везти?
Вверх плывём. Уже за облаками.
Я твой холод чувствую висками.
А нельзя немножко потеплей?
По стакану светлости налей
Каждому. Нуждаются. Поверь мне.
Белый голубь?
К этой нашей скверне?
Тоже видишь?
Брось! Наверно, глюк...
Может — это всё? И всем — каюк?
Да, наверно, наша песня спета...
Рано.
Жаль.
А что так много света?
Прямо светопады сверху льют.
Уж не в нашу ль честь такой салют?
Тучи край?
Обетованный берег?
Говоришь, спасётся тот, кто верит?
Нас несёт небесная вода.
Прибыли.
А дальше —
что Бог даст...
Летучий голландец
Опять несёт на мёрзлый снег
Мой обескрыленный кораблик,
А из хрустальных «крибле-крабле»
Сложилось ледяное «нет».
Опять метёт, и ясность — ноль.
Всё мутно, как в плохом бинокле,
И крылья-паруса, как рохли,
Обвисли грузно за спиной.
Опять ведёт куда-нибудь
Не тракт морской, а так, путишко...
А тучи снежности излишки
Понуро тащат на горбу.
Опять фонит, опять метель
На всех причалах и перронах.
Тревога заспанной вороной
Уже орёт на высоте.
Опять качает. Снова крен.
Киль вязнет в скрипе пенопласта.
На ют летят пласты балласта.
А кэп участвует в игре
На жизнь и смерть, что на кону
Лежат, присыпанные снегом.
А тучи, наклонившись с неба,
Наверх уносят жизнь одну.
Спускаются с верхушек мачт
На трап огни святого Эльма.
Тасует волны ветер-шельма.
Кэп говорит, проигран матч.
Завьюженный кораблик мой
Без рулевого и радиста
Ушёл в отрыв от сини льдистой
По скрученной в спираль прямой.
Фламенко
Стихает бубенчик дневного света.
Сиреневой флейтой вступает вечер.
Навстречу валторнам ночного ветра
Раскрылся фарфоровый лунный венчик.
Садится звезда на скрипичный тополь
И пьёт виноградный лиловый кьянти
Под веток густой оркестровый шёпот.
И звук тишины на одном пуанте
С иглою луча замирает в паре
На фоне элегий мимозы лунной.
Но соло играют на бас-гитаре,
Потом на классической шестиструнной,
И ритм набухает, как в марте почки,
И бухают систолами синкопы,
И мягкой походкой персидской кошки
Крадётся мелодия, нежность копит...
То высью заходится, словно кенар,
То горлом пульсирует соловьино,
Вибрирует тонко на волоске над
Контральтовой бархатною равниной...
Звезда замечталась за веткой карой,
И терпкое небо напев ласкает...
Что делать с этой напастью-гитарой,
Никто не знает...
Никто не знает...
Тигриная ночь
Гроза пробиралась тигриною парой
По бархатно-чёрной мерцающей кромке
Сгоревшей зари.
Осторожно ступала...
Пока что неспешно, пока что негромко.
Вдали рокотала, урчала утробно,
Стальными оскалами щерясь и лыбясь,
Катила раскат неуверенный, пробный —
И тучи ворочались, глыба на глыбе,
И пропасть сжирала соседнюю пропасть...
Тростник дождевой прорастал через хляби.
Клонился под ветром, как зонтик укропа,
Стоял, как растяпа в слетающей шляпе,
Растерянный клён.
Трепетала берёза
От ровного рокота
В рòковом стиле.
Над миром росла грозовая угроза.
Звериные молнии
Зяби когтили.
Зелёным свеченьем тигриного взгляда
и вспышками фосфора
рвало пространство
один за другим громовые снаряды,
И небо сверкало то белым, то красным.
А дождь во все дудки дудел над полями,
Гудел и трубил, проливаясь потоком.
А рыжее с чёрным большими скачками
По кромке рассвета
Промчалось к востоку...
Лемюэлия
Дождь идёт гулливерской походкой —
Выше всех на сто тысяч голов —
С неба лупит прямою наводкой.
Листопад то каур, то солов...
Монотонные мутные лампы
Зажигаются в полдень уже.
Лучше нá душу солнца хоть грамм бы,
А не серых небес бланманже.
Дождь то цокает мелкой лошадкой,
То по камню печатает шаг.
А душа-то совсем не в порядке...
Не пристроена нынче душа...
Вот и бродит, как лось в мелколесье,
И плывёт в никуда, на авось,
И стоит в дождевых перекрестьях,
Простреливших весь воздух насквозь.
Дроби града и ливня глиссандо,
То синхронно и кучно, то врозь...
В ожидании снежных десантов
Осень вертит скрипучую ось...
А душа поселяет в тетрадку
Тёмной рощи расхристанный блюз.
Сквозь её золотую заплатку
Доливает в проржавленный шлюз
Одиночества
Полную чашу
Серо-бурой тягучей хандры
И наносит, пейзаж будоража,
Контур входа в иные миры —
Озерко.
Хоть вода и живёт там,
Не глядеть бы в её в глубину...
В ней стеклянные слёзы на вёдра
И полнеба уходит ко дну.
Туча строгой плывёт канонеркой.
Лист летает, оранжево-жёлт.
Дождь всё хлещет, по веткам, по нервам...
То лягает, то внаглую ржёт,
Не приемля тщету человека...
И грустит то ли Свифт, то ли свинг...
А в воде то ли скалится еху,
То ли плачет печальный гуигнгнм...
Соловьиное
Густая грусть ложилась на поля.
Был майский ветер холоден и влажен.
Он не спеша шагал вдоль нежных пашен,
Младенческие всходы шевеля
Прозрачным дуновением вечерним.
И шорохи неведомых значений
По шёлку трав шероховатых шли.
К закату прикасался край земли.
Луна жалела о тоске своей,
И синий свет лежал, дыша по-птичьи.
Но в белой роще первый соловей
Мелодию вплетал в сиянье тиши,
Переливал в серебряную тьму
Мерцанье вдохновенного сердечка.
Десятки горлышек, включаясь в действо,
Освобождённо вторили ему.
И миллионы звуков-мотыльков
В глуби небес ночную пили воду,
Слетались в стаи звёздных огоньков,
Растерянную душу небосвода
Свечением сердец ошеломив.
… А в роще назревала катастрофа:
Там разливался соловьиный мир,
И пения потоп летел по тропам.
С ветвей до юных маковок берёз
Волна рулад и трелей доставала.
Раскрепощался хор, и шёл вразнос,
Взлетая голосов кипящим валом.
В надмирных плёсах звёздные рои
В лучистый свет преображали звуки.
В пространстве ночи тремоло и фуги
Неистово свистали соловьи.
Дежурный ангел приподнял крыло
И флейту расчехлил, теряя перья,
И наблюдал, как между звёзд росло
Безумство возносившегося пенья.
В ночных пределах грусть была густа.
Река луну повязывала лентой.
Склонился ангел над молчащей флейтой,
Не удержался и поднёс к устам.