Человек из ниоткуда
Мы познакомились с Филиппом в «Гамбринусе». Он захаживал туда выпить кружку тёмного пива с матросами и послушать Сашку скрипача. Аэлите он сразу не понравился, а мне показался интересным и начитанным. Он знал уйму невероятных историй, и порой мне казалось, что многое из того, что он рассказывал, было с ним.
Он появился в Одессе незадолго до нашего приезда. Поговаривали, что он приплыл на «Бегущей» из Марокко. Ещё поговаривали, что он чертовски богат. Больше никто ничего о нём не знал.
Филипп был лет на десять старше меня, но выглядел очень молодо и казался совсем юнцом. Хотя на самом деле ему было далеко за тридцать.
В Одессе он вёл праздный образ жизни и ничем определённым не занимался. По крайней мере, у меня создавалось такое впечатление.
Среди его знакомых были самые разнообразнейшие люди. Начиная от очень влиятельных и уважаемых горожан, заканчивая весьма сомнительными личностями. Ходили слухи, что сам генерал-губернатор покровительствовал ему. А ещё ходили слухи, что у него были какие-то тёмные делишки с Мишей Японцем и Сашей Казачинским. Но это были только лишь слухи.
Филипп водил дружбу со многими одесскими знаменитостями. Он часто появлялся на людях в обществе Лейзера Вайсбейна, Жени Катаева и Ильи Файнзильберга.
Он много читал и очень любил театр. А оперу и балет любил особо страстно. Филипп тонко чувствовал музыку, чудесно пел и на всех балах в Воронцовском дворце был первым танцором. Видели бы вы, как он выплясывал джигу с английскими матросами в «Гамбринусе» при тусклом свете газовых рожков, в смраде угара и режущем глаза сигаретном дыму, под завывающие звуки Сашкиной скрипки и дикие вопли разгулявшейся пьяной толпы.
Филипп был большим ценителем и знатоком балета. О балете он мог говорить часами. Достаточно было его только затронуть. И он пускался в бесконечные рассказы о мастерстве своих кумиров и о том, как они виртуозно проделывают всяческие бизе, пируэты, ранверсе и кабриоли. Порой он утомлял нас своими разговорами о балете.
Его кумирами были Роберт Баланотти и Петя Павлов, танцоры балетной труппы Одесского театра оперы и балета. Филипп не пропускал ни одного спектакля с их участием. Гримёрки, где они готовились к выступлениям, заваливал цветами. Дарил им дорогие подарки. Катал их по Французскому бульвару и центральным улицам города на своём шикарном «fiat zero», возил в Аркадию, в загородные рестораны, к цыганам.
Судачили, что у Филиппа с этими двумя мальчиками были не совсем нормальные любовные отношения. Но я ничего странного, подтверждающего разговоры, не замечал. Напротив, я не раз был свидетелем того, как он ухлёстывал и волочился за дамами. Причём, зачастую небезуспешно. Филипп нравился женщинам. Конечно же, ведь он был красавцем и щёголем.
Одевался Филипп дорого и со вкусом. Все свои костюмы заказывал у самых лучших одесских портных. Любил драгоценные украшения и роскошь. Он роскошествовал, как сибарит, швыряя деньгами налево и направо, тратя их бездумно и без особого сожаления.
Я, кажется, уже говорил, что он выглядел не по годам молодо. На вид ему было лет двадцать, не больше. Многие из тех, кто не знал Филиппа, поначалу ошибочно принимали его за недоросля. Каково же было их удивление, когда они знакомились с Филиппом поближе. Под обманчивой юношеской внешностью крылись мужская зрелость, уверенность в себе и богатый жизненный опыт.
Филипп был очень красив. Даже огромный шрам на шее совершенно не портил Филиппа. На его крепком мускулистом закалённом теле было немало подобных отметин. Филипп не особо любил распространятся о себе и о своём прошлом, поэтому я мог лишь догадываться, в каких передрягах и переплётах ему довелось побывать. Судя по всему, жизнь изрядно его потрепала.
Филипп был силён, как буйвол. К тому же он превосходно боксировал. Один раз я видел, как он дерётся. Это было в «Гамбринусе». Наверняка, вы все помните то легендарное побоище между русскими матросами и испанскими моряками. Только благодаря Филиппу удалось вытеснить превосходивших численностью испанцев из «Гамбринуса» и одержать победу. Точно молния, он бросался на испанских моряков и лез в самую гущу драки, прямо на ножи, кастеты и разбитые бутылки. Не выдерживая его напора, испанцы рассыпались от него в стороны и, как снопы, валились со сломанными носами, челюстями и рёбрами. В его руках была неимовернейшая сила.
Филипп не переставал удивлять меня многогранностью и разносторонностью своих интересов и увлечений. Он был очень своеобразной и неординарной личностью. За это некоторые из наших общих знакомых (в их числе была и Аэлита) его недолюбливали. Мне же Филипп нравился. Он подкупал меня душевной простотой и открытостью.
Филипп жил недалеко от нас, поэтому мы виделись с ним практически каждый день и вместе проводили очень много времени. Наше знакомство незаметно переросло в более близкие отношения. Неприязнь Аэлиты к Филиппу со временем прошла, и она стала относиться к нему намного терпимей. Меня это очень радовало, поскольку я всё больше и больше проникался к Филиппу искренними дружескими чувствами.
Филипп снимал дорогие апартаменты на Греческой площади в доходном доме Маюрова. Из окон его огромной двухэтажной квартиры открывался вид на Дерибасовскую, книжный рынок, круглый дом и Александровский проспект.
Обычно утром мы встречались с Филиппом на Екатерининской и вместе шли завтракать к Робину. По дороге к Робину, на углу Екатерининской и Дерибасовской, возле дома Вагнера, я покупал у цветочниц Аэлите букетик цветов. За завтраком у Робина к нам присоединялись Макс Фрайман и Ирини Цакни.
Макс был известным одесским лапетутником, он держал контору, которая выдавала ссуды под залог и под вексельные обязательства, занимался частными кредитными операциями и ворочал большими деньжищами на Новой Бирже.
С Филиппом у них были не просто дружеские отношения. Они частенько вместе ездили в порт, на конюшенные склады и в Банкирский торговый дом. При посторонних они старались не заводить деловых разговоров, но по всему было видно, что их связывали общие коммерческие интересы.
Макс был из бедной еврейской семьи. Но благодаря незаурядному уму и огромному везению в свои двадцать пять он добился всего: и признания, и богатства, и уважения.
Ирини, худая, темнолицая, большеглазая, длинноносая гречанка, была его невестой. Вот уже несколько лет они жили вместе на шикарной даче Макса в Отраде. Они любили друг друга и собирались обвенчаться по православному обычаю в Троицкой церкви, так как Ирини была православной.
Родители и родственники Макса были против брака с иноверкой. Они категорически настаивали на том, чтобы Макс порвал с ней. В случае неповиновения Максу грозило отлучение от семьи и общины. Но любовь к Ирини была сильнее религиозных предрассудков – Макс довольно иронично воспринимал угрозы родственников и, не смотря ни на что, был твёрдо намерен жениться на Ирини.
После завтрака мы играли с Филиппом и Максом несколько партий в шахматы и отправлялись на прогулку. Мы шли по Екатерининской в направлении Николаевского бульвара. Возле доходного дома госпожи Бродской сворачивали в Воронцовский переулок и по переулку следовали до Воронцовского дворца.
Постояв немного у Воронцовской колоннады, откуда хорошо был виден весь Одесский залив, очертания мыса Северный Одесский, Куяльницко-Хаджибейская пересыпь, за которой прятались лиманы, торговый порт, молы, гавани, волноломы, портовая техника, пришвартованные суда, Воронцовский маяк, прогулявшись по оранжереям, где выращивались экзотические растения и тропические фрукты, мы шли дальше по Николаевскому бульвару, мимо Потёмкинской лестницы, бронзового Дюка, памятника Пушкину, 250-пудовой пушки с английского фрегата «Тигр», мимо Старой Биржи.
Возле Английского клуба и оперного театра мы сворачивали на Ланжероновскую и по Ланжероновской шли к Фанкони обедать. После обеда ещё какое-то время мы проводили у Фанкони. Ирини и Аэлита – в дамском зале. Мы с Филиппом и Максом – в бильярдной за игрой в карамболь. Распоряжался и прислуживал в бильярдной наш хороший приятель маркёр Моня. Тот самый Моня, «об чей хребет в одной из пьяных драк сломали кий» и «вдарили по кумполу бутылкой», о котором в подворотнях вся одесская дворовая шпана пела блатные песни.
У Фанкони мы расставались до вечера. Филипп с Максом уезжали по делам. Ирини на извозчике отправлялась на дачу в Отраду. А мы с Аэлитой шли к себе домой.
Наша квартира находилась в двух шагах от Фанкони, в доходном доме Маврокордато, на Греческой улице. По дороге домой мы заходили в кондитерскую и покупали кремовые миндальные пирожные. В газетном киоске я брал «Голос Одессы» и «Одесский курьер».
Откупорив бутылку Бужоле, устроившись в удобном плетёном кресле на балконе, я погружался в чтение газет. Аэлита приносила мне на подносе фрукты, пирожные, заварник с зелёным чаем «Да Хуан Пао» и устраивалась рядом со мной в кресле-качалке.
Когда солнце скатывалось за крыши домов на Ришельевской, мы начинали собираться на вечернюю прогулку. У Кузнецова мы встречались с Филиппом, Максом и Ирини и все вместе ужинали. После ужина мы шли прогуливаться в городской сад, оттуда в сад Пале-Рояль, а оттуда в оперу или в Английский клуб.
Обычно наша вечерняя прогулка заканчивалась в «Гамбринусе». Мы любили заглянуть туда ненадолго и окунуться в будоражащую атмосферу пьяного кутежа и разгула.
Охота
Как-то, сидя за кружкой пива в «Гамбринусе», Филипп стал рассказывать нам с Аэлитой о том, как в Одессе делают бешеное вино и устраивают бои тарантулов.
- Почти у каждого одессита, живущего на окраине, есть крошечный кусочек виноградника,- рассказывал нам Филипп, отхлёбывая из своего бокала.- У большинства виноградники запущенные и одичалые, с мелкими выродившимися ягодами. Хозяева ходят в свои виноградники не чаще двух раз в год. В начале осени – для сбора ягод. И в конце осени – для обрезки. Виноград давят под открытым небом в огромных чанах прямо ногами. Молодому вину не дают улежаться и осесть. Оно и месяца не простоит в бочке, как его уже начинают разливать в бутылки. Оно мутное и грязноватое, розового или яблочного цвета, но пить его легко и приятно. Оно пахнет свежим виноградом и во рту оставляет богатое послевкусие. Вино и в желудке продолжает бродить. Если на следующий день после попойки выпить стакан обычной воды, вино ещё с большей силой ударит в голову. Оттого его и называют бешеным. А вот бои тарантулов – это настоящее зрелище.- Продолжал рассказывать нам Филипп.- В здешних краях их огромное множество. Поймать тарантула не так уж и сложно. Они живут в неглубоких норах и охотятся на всяких жуков и насекомых. При появлении насекомого возле норы тарантул стремительно выскакивает на поверхность и ловит жертву. Выманить тарантула можно при помощи пластилинового шарика, привязанного к нитке. Шарик опускают в нору и дразнят тарантула до тех пор, пока он разъярённый не вцепится в шарик. Если это не помогает, его просто выкапывают. За сутки до поединка тарантула перестают кормить, чтобы он был злее и агрессивней. Победитель, как правило, пожирает свою жертву. Тарантулы – беспощадные и жестокие бойцы. Но более зрелищны в бою, конечно же, самки. Они бьются долго, упорно и технично. И зачастую побеждают.
- Право же, какие ужасные вещи вы рассказываете, Филипп,- воскликнула Аэлита, раскрасневшись от спиртного и духоты.
- Вы просто обязаны побывать на боях тарантулов и попробовать бешеное вино,- начал уговаривать нас Филипп, переглянувшись с Максом и Ирини.
- О нет, такое зрелище не для меня,- снова воскликнула раскрасневшаяся Аэлита.
- Я уверяю вас, вы не пожалеете. Потом благодарить будете. Поедем прямо сейчас,- продолжал уговаривать нас Филипп.- Заодно познакомитесь с отцом и братьями Ирини. Соглашайтесь. Это недалеко. На Малом Фонтане. Мой «fiat» мигом туда нас домчит.
Филиппу не пришлось долго нас уговаривать. Было уже совсем поздно, но мы согласились. Его автомобиль стоял на Преображенской, возле Соборной площади. Мы погрузились все в автомобиль и поехали по Преображенской. С Преображенской мы свернули на Пантелеймоновскую, с Пантелеймоновской – на Французский бульвар, и по Французскому бульвару, никуда больше не сворачивая,- прямиком на Малый Фонтан.
Проехав мимо шикарных дач Малого Фонтана, мы направились к морю, где у самой воды ютились убогие лачуги рыбаков. На берегу лежало множество плоскодонных шаланд. На вёслах, составленных в козлы, сушились рыбачьи сети. Мы остановились возле кофейни, освещённой газовыми рожками.
- Это кофейня Николая Юльевича, отца Ирини,- повернувшись к нам с переднего сиденья, сказал Филипп.
Мы вошли в кофейню. Там было очень людно и шумно. Николай Юльевич, невысокий, крепкий, коренастый и просмоленный грек лет шестидесяти встретил нас радушно, посадил за свободный столик и распорядился подать вина и кофе. В кофейне было накурено. Николай Юльевич присел рядом с Ирини.
- Как поживаете, доченька?- ласково расспрашивал он её.- Всё ли у вас в порядке с Максом?
- Вашими молитвами, батюшка,- скромно отвечала Ирини.
- Вот и молодцы, что заехали, навестили своего старика, порадовали уж, развеселили меня,- расчувствовавшись, приговаривал Николай Юльевич.
Принесли вино в бутылках, стаканы и кофе.
- Николай Юльевич,- обратился к старику Филипп.- Мы приехали бои тарантулов посмотреть.
- Вы как раз вовремя,- ответил тот.- Сейчас будем начинать.
В кофейне появились Филон и Хели, братья Ирини. Они увидели нас и сели к нам за стол.
- Привет, сестричка,- обрадовались они Ирини.- Неужто вспомнила про нас.- Начали подшучивать они над сестрой.
Ирини смущённо заулыбалась.
- Не надоело тебе ещё во дворцах жить?- продолжали подшучивать братья.- Золотая клетка не давит? А, может, Макс тебя силой держит? Ты нам только скажи. Мы его в морской узел завяжем.
Все громко расхохотались. Филипп налил вино в стаканы, и мы выпили. Николая Юльевича позвали на кухню.
- А где Юрка?- спросил Макс у братьев.
- Скоро будет,- ответили те.
Юрка был младшим братом Ирини.
Спустя какое-то время вернулся Николай Юльевич. Он вышел из кухни, неся перед собой две стеклянные банки с тарантулами.
- Последний заключительный бой этого сезона,- говорил он так, чтобы его услышали все в кофейне.- Непобедимый Мизгирь против беспощадной Марфы.
Вся кофейня загудела, как улей. Тут же освободили один стол, куда поставили банки с тарантулами и куполообразную прозрачную склянку. Оживлённые посетители сгрудились вокруг стола.
- Делаем ставки, господа, один к одному на победителя,- громко объявил Николай Юльевич.
Прислуга засуетилась, собирая деньги. Мы протолкались поближе к столу и сделали ставки: я – на Марфу, Аэлита – на Мизгиря, по серебряной полтине.
Тарантулов достали из банок и поместили в склянку. Это были огромные, размером с вершок, рыже-бурые, мохнатые пауки. Все затихли. Тарантулы осмотрелись, увидели друг друга и, встав на задние лапы, бросились в бой.
Бой был жутким и ужасным. Сцепившись, тарантулы стали рвать друг друга на куски ножницами своих челюстей. Полетели в стороны оторванные лапы, вырванные куски и клочья. На местах ран и укусов выступила каплями густая белая жидкость.
Бой длился недолго. И закончился неожиданно. Марфа вдруг оказалась сверху и молниеносно вонзила свои острые челюсти Мизгирю прямо в большой тёмный глаз. Мизгирь несколько раз трепыхнулся и затих. Вся кофейня разразилась безудержными возгласами восторга. Убедившись, что Мизгирь мёртв, Марфа стала его пожирать. Это было отвратительно.
Забрав выигрыш, мы вернулись с Аэлитой к себе за столик. Вскоре к нам присоединились и остальные. Принесли ещё вина, и мы выпили. Вино и в самом деле было ароматным и приятным на вкус. После третьего стакана вино ударило в голову, кофейня зашаталась и заходила ходуном.
Кто-то затянул старую рыбацкую песню грубым деревянным неровным голосом. И все тут же дружно подхватили.
Братцы, налегай на вёсла,
Братцы, налегай,
Парус поднимай повыше,
Братцы, поднимай.
Ветер, подгоняй шаланды,
Ветер, подгоняй,
В перемёты и заводы рыбу загоняй.
Ну же, братцы, поживее сети расставляй,
Сети полные кефали, Боженька, нам дай.
Подмогни домой вернуться,
Море, подмогни,
Целым к любушке родимой,
Море, подмогни,
И уловом нас богатым щедро надели.
Шкипер, поднимай свой парус,
Парус поднимай.
Братцы, налегай на вёсла,
Братцы, налегай.
Когда закончили петь, в кофейне появился Юрка, младший брат Ирини. Он сел к нам за стол. У него был какой-то заговорщицкий вороватый вид. Понизив голос, так, чтобы могли слышать лишь только те, кто сидел за столом, он сказал:
- В Сухой Лиман через прорывы свиньи кефаль загнали.
Свиньями местные рыбаки называли дельфинов. Сказанного было достаточно, чтобы сидевшие за столом без лишних слов поняли друг друга.
- Встречаемся на берегу,- сказал напоследок Юрка и первым вышел из кофейни.
За ним последовали Филон и Хели. За ними – Макс.
- Пойдём,- тронул меня за плечо Филипп,- вставая из-за стола.- Дамы нас здесь подождут.
Мы вышли из кофейни и направились к берегу. По дороге Филипп рассказал мне о том, как, преследуя рыбу, дельфины иногда через прорывы загоняют в лиманы многотысячные косяки. Рыба же пытается вернуться обратно в море, и тогда её скапливается возле прорыва столько, что можно хоть руками хватать. Если поставить сети у входа в прорыв и у выхода, будет богатый улов.
Филон дал нам одежду переодеться: холщёвые рубахи и мешковатые штаны. Пока мы переодевались, братья стащили шаланду по гальке в воду. К корме была привязана небольшая лодка.
Мы все сели в шаланду. Юрка, стоя по колено в воде, сильно толкнул её, разбежался и лёг животом на кормовую банку. Филон и Хели стали усердно грести вёслами. Юрка тем временем влез в шаланду.
Когда мы отплыли от берега на версту, Филон и Хели подняли большой четырёхугольный фок. Лёгкий ветерок медленно наполнил парус. Шаланду потянуло боком. Юрка, став коленями на корму, надел тяжёлый руль и набил на него румпель. Почувствовав руль, шаланда пошла прямее. Юрка навалился всем телом на румпель. Мачта слегка наклонилась. Шаланда накренилась, поворачивая. Вода звучно зажурчала у борта. Подскакивая и хлопая плоским дном по волне, шаланда пошла вдоль берега.
Медленно вдалеке проплыли огни Малого Фонтана и исчезли, поглощённые мраком. Спустя некоторое время из темноты вынырнула Аркадия, освещённая розовым заревом. Затем Средний Фонтан, затем Большой Фонтан, затем новый Большефонтанский маяк, моргающий кроваво-красным глазом рефлектора и величественно возвышающийся над морем.
Маяк проплыл совсем близко. Он был установлен на краю выступающего в море мыса Большой Фонтан. Огненные вспышки света вырывали из темноты еле различимые пугающие очертания старого маяка.
Обогнув мыс, мы подошли ближе к берегу. Дул свежий попутный ветер. Пока мы плыли Филон и Хели стали приводить сети в порядок. Филон перебирал нижний край, отягощённый большими свинцовыми грузилами, а Хели – верхний край с пробковыми поплавками.
Вдоль берега в темноте тянулись дачи, сады, огороды, купальни. Мимо проплыла башня Ковалевского, о которой ходило множество легенд, за нею Люстдорф и высокая грубая кирка с флюгером на шпиле.
И, наконец, впереди показалась светлая песчаная коса. За косой виднелась низкая густая чёрная матовая неподвижная плоскость Сухого Лимана. Мы поплыли вдоль косы. Юрка заметил прорыв и направил туда шаланду.
Когда мы подошли к берегу, Филон и Хели спустили фок. Юрка снял румпель и вытянул из воды руль. Ночную тишину нарушали какие-то странные звуки похожие на фырканье, хрюканье, тяжёлые вздохи.
- Слышите?- приглушённым голосом сказал Юрка.- Это дельфины. У них сегодня отличная пирушка.
Филон с Хели взяли одну сеть, пересели в лодку и поплыли по прорыву в лиман. Мы остались в шаланде. Макс и Юрка налегли на вёсла. Филипп стал на корме и взял в руки большой плоский камень, привязанный длинной верёвкой к сети.
- Будешь подавать мне сеть,- обратился ко мне Филипп.
Он выпустил камень из рук возле самого берега у прорыва. Тихо шлёпнув об воду, камень стал погружаться на дно и тянуть за собой верёвку, на другом конце которой был большой пробковый буёк. Когда буёк оказался на поверхности, Филипп начал опускать сеть в воду. Описав большой полукруг во всю длину сети, мы бросили второй буёк возле берега с другой стороны прорыва.
Проплыв несколько раз от буйка до буйка, громко шлёпая вёслами по воде, пугая рыбу и заставляя её бросаться на сеть, мы, наконец, вернулись к первому буйку, и Филипп принялся вытягивать из воды камень, служивший якорем. Потом он начал вытягивать сеть.
Вместе с сетью на дно шаланды шлёпалась большая жирная рыба. Вытянув всю сеть, мы быстро перебрали её и выпростали из ячеек кефаль. Дно шаланды покрылось живой трепещущей рыбой.
Мы сделали ещё три круга, после чего шаланда грузно осела под тяжестью выловленной рыбы. К тому времени приплыли Филон с Хели. Ветер поменялся и стал дуть в противоположном направлении.
Когда мы вернулись назад, наши дамы развлекались в кофейне игрой на старом рассохшемся фортепиано. Ирини и Аэлита в четыре руки играли модные песенки и мотивы: «Майский парад», «В Одессу морем я плыла», «Чабана», «Марусю», кекуоку, «Разлуку». Охрипшие рыбаки каменными нескладными голосами дружно пели в такт музыке.
На что нам разлучаться,
Ах, на что в разлуке жить.
Не лучше ль повенчаться,
Любовью дорожить.
Филон, Хели и Юрка остались на берегу перегружать рыбу из шаланды в корзины, после чего радостные и весёлые пришли в кофейню. Нам подали вина, и мы выпили за удачную охоту.
- Утром повезём рыбу на Привоз,- сказал нам Хели.- Завтра получите свою долю.
Мы ещё раз выпили за удачную охоту. Потом за Ирини и Аэлиту и за всех прекрасных дам. Потом за чудесную и удивительную жизнь. Потом за попутный ветер, спокойное море и всех рыбаков.
Когда вино закончилось, нам принесли ещё. Мы снова выпили, не помню уже за что. И вдруг реальность сдвинулась и всё вокруг поплыло. Бешеное вино будоражило, горячило кровь, пьянило и кружило голову.
Русская рулетка
Строительство Одесского порта было начато в 1794-ом году. По распоряжению Екатерины II строительством руководил Иосиф Дерибас. За первые два года построили набережную протяжённостью 850 погонных саженей, к набережной пристроили две пристани: Адмиралтейскую, для военных судов, и Купеческую, для торговых, начали строительство карантинного и Платоновского молов.
Порт расстраивался и разрастался на глазах. Друг за другом появлялись новые молы: Военный, Андросовский, Потаповский, Новый, Рейдовый, Нефтяной. Новые набережные: Бакалейная, Новая, Каботажная, Арбузная. Строились причалы, маяки, волноломы, эллинги и мастерские для ремонта судов, плавучие доки, склады для экспортного сахара-песка, транзитного леса и угля, зерноперерабатывающие комплексы, пакгаузы. Образовывались новые гавани: Карантинная, Новая, Каботажная, Практическая, Нефтяная.
В Одесский порт стали заходить паровые и парусные суда, буксирные пароходы, баржи и блокшивы, товарные, пассажирские, каботажные, под русским, английским, австрийским, итальянским, норвежским, датским, греческим, французским, германским, голландским, турецким и испанским флагами.
В порту появились и свои суда. Начало поддерживаться сообщение по линиям александрийской прямой и александрийской круговой, по черноморско-болгарской линии, по балтийской большой каботажной линии, с портами низовий рек Днепра и Буга, портами Чёрного и Азовского морей, с дунайскими пристанями, с Аккерманом, Мариуполем, Батумом и дальневосточными портами.
К 1856-ому году Одесский порт стал крупнейшим портом Черноморско-Азовского бассейна и центром торговли Северного Причерноморья. По объёму товарооборота и грузооборота он уступал лишь Петербургскому порту. Через него проходили зерновые продукты, пшеница, хлеб, мука, сахар-рафинад, семена льна, конопли, рапса, мака и других сельскохозяйственных культур, рыба солёная, маринованная и копчёная, шерсть, железо всех сортов, железные изделия, бумажные ткани, оружие, бельё, платья и другие вещи, чугунные изделия, табак в листах и крошеный, спирт, дерево, сукно, вино, водка, пиво, мясо, масло, маргарин, кожевенные изделия, сало, мыло, свечи, керосин, мишура, писчая бумага, скот, овцы, птица, сыр, икра, рыбий жир, канаты, лес, клей, серебряные изделия, хлопок-сырец, оливковое масло, фрукты, чай, сельскохозяйственные машины и различные аппараты, каменный уголь, дубильные вещества, орехи, пряности, нефть.
В 1905-ом году в Одесском порту построили первую электростанцию, провели электрическое освещение в гаванях и по всей портовой территории, установили сигнальные огни на молах и волноломах, проложили водопровод, построили эстакаду Юго-Западных железных дорог с четырьмя конвейерами, желобами и трубами для выгрузки зерна и угля, закупили и установили на причалах подвижные паровые краны.
Одесский порт круглый год, зимой, весной, летом и осенью был переполнен судами. В грязно-мутной зелёной неподвижной воде гаваней среди плавающего мусора стояли торговые заграничные суда, тёмно-ржавые гигантские броненосцы, анатолийские кочермы и трапезондские фелюги, бригантины, дубки, шхуны, яхты, колёсные пароходы, вокруг которых вся вода была покрыта сажей, почтовые и пассажирские суда.
Каждый день с утра до вечера по колеблющимся сходням грузчики, среди которых были и загорелые хохлы, и русские с раздутыми от пьянства лицами, и смуглые турки в широких шароварах, и коренастые мускулистые персы, тащили на спинах тюки товаров и сваливали их в пакгаузы и трюмы кораблей.
По четырёхкилометровой железнодорожной эстакаде, протянувшейся через весь порт от Пересыпи до оголовка Карантинного мола, в пыли и дыму, беспрерывно бегали небольшие паровозики с пузатыми вагончиками, у которых были конусообразные, для удобства разгрузки, днища. Зерно, уголь, цемент и другие сыпучие грузы из вагонов под действием собственного веса по специальным трубам и желобам загружались в трюмы пароходов.
По ночам портовые гавани и весь Одесский залив кишели лодками контрабандистов, доставлявших в город запрещённые товары, баркасами и шаландами рыбаков, привозивших на продажу камсу, макрель, камбалу, кефаль и устриц.
От порта к городу вели узкие, крутые, извилистые, грязные, зловонные, чёрные от угольной пыли улицы, где на каждом шагу попадались ночлежные дома, лавки и каморки, пивные, таверны, кухмистерские и трактиры, публичные дома, греческие и турецкие кофейни, восточные кабачки и игорные притоны.
На одной из таких улиц в ночлежном доме мадам Стриженко осенним холодным утром был найден Макс Фрайман с простреленной грудью. Рядом, в луже крови, валялся револьвер с одной единственной гильзой в барабане. В кармане его сюртука была предсмертная записка, в которой Макс просил никого не винить в его смерти, объясняя своё самоубийство разочарованием в жизни и в людях.
А ещё в кармане была духовная, как потом оказалось, составленная заблаговременно при свидетелях в нескольких экземплярах, один из которых хранился в адвокатской конторе господина Е.С. Бергиндзона, остальные у душеприказчиков, господ Н.Е. Петрухина и Э.П. Коровинского.
Согласно духовной всё своё реализуемое имущество, полный перечень коего имелся у поверенного Ефима Семёновича Бергиндзона, Макс завещал господину М.Я. Тоффелю.
К сведению, Михаил Яковлевич Тоффель был весьма известной и уважаемой личностью в Одессе. Купец I-ой гильдии и коммерческий советник генерал-губернатора, нетитулованный дворянин, гласный городской думы, депутат от дворянства в комитете по рассмотрению смет доходов и расходов города, член статистического комитета, занимавшегося экономическими проблемами края и строительством железных дорог, кавалер ордена святой Анны I-ой степени «за примерные труды» и благотворительную деятельность, кроме всего прочего владелец акций Азовско-Донского банка и Юго-Восточного пароходства «Звезда», трёх дорогих магазинов в центре города, судоремонтного завода на Пересыпи, складов и пакгаузов возле Карантинной гавани, нескольких пассажирских и грузовых пароходов. Его годовой доход достигал четырёх сот тысяч рублей. Он был одним из самых богатых людей Одессы.
По факту самоубийства Макса Фраймана следственным отделом сыскного управления было открыто уголовное дело. В ходе расследования всплыл ряд прелюбопытнейших обстоятельств. Оказалось, что Макс Фрайман и М.Я. Тоффель никогда не были знакомы, и не состояли ни в родственных, ни в дружеских, ни в деловых отношениях. Зато с Филиппом М.Я. Тоффеля связывала не только крепкая дружба, но и родство. Они были кузенами по материнской линии и кроме того потомками знаменитого польского поэта, чем оба очень гордились. Касательно всех этих обстоятельств и тот, и другой отказались давать показания и отвечать на вопросы следователей, чем вызвали немалое подозрение.
Было и ещё одно прелюбопытнейшее обстоятельство, которое тоже наводило на недвусмысленные подозрения и полностью опровергало первоначальную версию самоубийства. Во время хирургического вскрытия из тела самоубийцы была извлечена револьверная пуля 45-го калибра, в то время как в луже крови на месте преступления был обнаружен револьвер 38-го калибра.
И неизвестно, в какую сторону повернуло бы следствие, если бы не одно маленькое «но». Да, пуля не того калибра была весомой уликой, но это было единственное вещественное доказательство, свидетельствовавшее о насильственной смерти. Больше у следствия не было ничего: ни улик, ни доказательств, ни свидетелей.
Таким образом, ввиду недостаточности улик и доказательств дело было приостановлено и со временем закрыто. А Макса заклеймили клеймом самоубийцы и без отпевания похоронили на пустыре за городом, где хоронили всех самоубийц.
После этого началось судебное разбирательство касательно наследования его имущества, коего было ни много, ни мало в ценных бумагах, денежных вкладах, движимом и недвижимом имуществе на сумму более двух миллионов рублей. Макс оставил после себя приличное состояние.
Судебное разбирательство затянулось надолго. В конечном итоге духовная, найденная в кармане у Макса, была признана судом действительной, иски родственников были отклонены, а М.Я. Тоффель – объявлен единственным законным наследником всего его имущества.
После этой истории наша дружба с Филиппом как-то расстроилась, мы перестали встречаться и вместе проводить время. Смерть Макса произвела на меня удручающее впечатление. Я сильно переживал и никого не хотел видеть. О Филиппе я ровным счётом ничего не знал, хотя мы и жили по соседству. Об Ирини я знал лишь только то, что ей пришлось оставить дачу в Отраде новому законному владельцу. Куда она перебралась, я не знал, да и признаться честно, особо не интересовался. Мы с Аэлитой вели уединённый образ жизни и ни с кем из наших прежних знакомых не поддерживали отношений.
Спустя несколько месяцев я всё же решил заглянуть к Филиппу, проведать старого приятеля, поинтересоваться, как он поживает. Прогуливаясь как-то зимним вечером по Дерибасовской, я нарочно свернул на Греческую площадь и направился к нему домой. Каково же было моё удивление, когда дверь мне открыла Ирини. Она была в ночном чепце и домашнем халате, из-под которого выглядывал кружевной пеньюар.
Филипп очень рад был меня видеть, он пригласил меня войти и по случаю нашей встречи откупорил бутылку кальвадоса. За бокалом яблочного бренди он рассказал мне, что Ирини живёт теперь с ним, что после смерти Макса он приютил её у себя и почёл долгом чести позаботиться о девушке погибшего друга. Всё это для меня было огромнейшей неожиданностью. Но я не спешил делать преждевременных выводов и осуждать Филиппа и Ирини. Они же не считали своё поведение безнравственным или аморальным и не боялись общественного мнения.
Следующая наша встреча с Филиппом была в казино «Ришелье» за зелёным сукном игрового стола в Американскую рулетку. Филиппу очень везло. За весь вечер он не проиграл ни копейки и ушёл из казино с полными карманами денег.
После этого мы стали встречаться с ним всё чаще и чаще. Везде, где бы он ни появлялся, он был с Ирини и вёл себя, как и раньше, очень самоуверенно и независимо. Мы снова начали проводить много времени вместе и наша дружба незаметно возобновилась.
Аэлите Филипп по-прежнему не нравился. И не нравилась ей наша дружба. Ей вообще не нравилось всё, что было связано с Филиппом. И Ирини, после того, как переехала к Филиппу, ей тоже перестала нравиться.
Я не хотел заострять отношения с Аэлитой, и поэтому старался не обращать внимания на её капризы. Хотя она из-за этого очень злилась. Почему-то я был уверен, что со временем всё само собой решится. Как ни странно, но так и произошло. В один прекрасный день Аэлита бросила меня.
«Бегущая» по волнам
«Бегущая» стояла у 9-го причала Платоновского мола в Карантинной гавани. Это была парусно-моторная трёхмачтовая красавица-шхуна с гафельным вооружением. Она вошла в порт до начала первых холодов с грузом африканского чая «ройбос» на борту и простояла там всю зиму.
На своём недолгом веку «Бегущая» успела сменить нескольких владельцев и побывать во многих уголках света. Пять раз пересекала Атлантический океан, три раза – Индийский, совершала рейсы к берегам Норвегии, Исландии и Гренландии, плавала в южной и средней частях Тихого океана, австрало-азиатских морях, Беринговом и Охотском, Средиземном, Карибском, Красном и Чёрном, Балтийском, Северном, Норвежском, Гренландском, Баренцевом и Белом морях.
Последним владельцем «Бегущей» был некто Алекс Куперман, человек, которого никто никогда не видел и о котором никто ничего не знал, даже сам капитан шхуны.
«Бегущая» была построена в Финляндии на верфи Лайватеоллисуус в портовом городе Турку по образцу знаменитых финских зверобойных шхун и предназначалась для охоты на тюленей и моржей за полярным кругом.
Набор корпуса шхуны (шпангоуты, бимсы, стрингеры) был сделан из дуба. Форштевень, киль и ахтерштевень – из железного дерева. Палуба и многослойная полуметровая обшивка шхуны – из рудовой корабельной сосны, мачты и рангоут – из мяндовой корабельной сосны. Носовая часть судна была обита броневым листом, а вся подводная часть – листами бронзы. Это служило защитой во время плаваний среди льдов.
Первое время после спуска на воду «Бегущая» использовалась для промысловой охоты. С экипажем из двенадцати человек и несколькими десятками зверобоев на борту она уходила в многомесячные экспедиции к Северному Полюсу. Пока зверобои охотились на моржей и тюленей, шхуна зимовала в полярных льдах и возвращалась домой только лишь с наступлением весны, когда Арктика выпускала её из своих ледяных оков.
На «Бегущей» был установлен дизельный двигатель фирмы «Бокау-Вольф», позволявший шхуне набирать скорость до восьми узлов. Парусное вооружение судна состояло из трёх кливеров, стакселя, прямого брифока, трапециевидных фока, грота и бизани, косых фор-гаф-топселя, грот-гаф-топселя и крюйс-гаф-топселя. Такелаж был устроен таким образом, что позволял управлять парусами и рангоутом с палубы.
Несмотря на внушительные размеры и немалое водоизмещение, «Бегущая» имела небольшую осадку, что делало её лёгкой и быстроходной. Она отлично ходила при боковых ветрах и без труда могла ходить круто к ветру. И даже на крупной волне при попутном ветре она не уступала в скорости судам с прямым вооружением.
«Бегущая» была однопалубным судном с полубаком и полуютом. На палубе располагались лебёдочная и хозяйственная рубки. На полубаке – смотровая площадка. Внутри полубака находились якорное и швартовное устройства. На полуюте – рулевая рубка. Внутри полуюта – кормовое якорное и швартовное устройства. На судне имелись грузовые трюмы, каюты для пассажиров, кубрик экипажа, каюта и салон капитана, каюты старшего помощника, боцмана и штурмана, библиотека, кают-компания на сорок человек, камбуз, парусная и канатная кладовые.
Последнее время «Бегущая» ходила под трёхцветным бело-сине-красным торговым флагом России, совершала рейсы к берегам Южной Африки и использовалась для каботажных перевозок грузов чая, какао, кофе и специй. Зимовала «Бегущая» обычно в порту и выходила в открытое море лишь с приходом весны.
В минуты безделья я любил прогуляться по портовым набережным, разглядывая стоящие у причалов пароходы и корабли, наблюдая за нескончаемой суматохой, вечно царившей в порту. И каждый раз, проходя мимо «Бегущей», я невольно останавливался, любуясь её безупречностью и красотой. Она напоминала мне стройную грациозную яхту. Её белоснежный корпус, выкрашенный белой эмалью, и тридцатиметровые полированные и лакированные мачты со спущенными парусами впечатляли меня и завораживали.
Как-то в самом начале весны мне пришлось уехать из Одессы на несколько дней. Аэлита не захотела поехать со мной, сославшись на слабость и плохое самочувствие. Поездка была скучной неинтересной и утомительной. К тому же меня сильно растрясло в дороге.
Когда я вернулся в Одессу, оказалось, что Аэлита бросила меня. Воспользовавшись моим отсутствием, она собрала все свои вещи и вместе с Филиппом на «Бегущей» уплыла в неизвестном направлении. Об этом я узнал из письма, которое Аэлита оставила мне дома.
Я был в растерянности и не знал, что делать. После некоторого замешательства я попытался выяснить, куда уплыла «Бегущая», но это оказалось не совсем просто. В порту никто не знал точного маршрута «Бегущей». Поиски привели меня в контору мистера Уилсона «Грузовые перевозки». Там мне рассказали, что «Бегущая» уплыла в Кейптаун, где ей надлежало принять на борт груз чая и специй. В Одессу «Бегущая» должна была вернуться не раньше чем через два месяца. О пассажирах, плывущих на «Бегущей», в конторе мистера Уилсона ничего не было известно.
Спустя несколько недель я получил ещё одно письмо от Аэлиты, в котором она вымаливала у меня прощение и просила не искать её и не преследовать, и постараться вычеркнуть из своего сердца навсегда. Письмо было отправлено из Касабланки.
Я больше не мог держать себя в руках. У меня случился нервный приступ, и я слёг. Моё состояние было критическим, поэтому меня госпитализировали. В больнице я провалялся недолго. Я быстро шёл на поправку и меня вскоре выписали.
Спасибо врачам, они поставили меня на ноги. Но от душевных ран они меня не излечили. Я не мог забыть Аэлиту. Уж больно сильно я её любил. Горечь утраты я стал глушить спиртным и азартными играми, бездумно спуская деньги на бесшабашные кутежи и загулы. И не знаю, чем бы всё это закончилось, если бы не Ирини.
Мы встретились с ней на балу в Благородном Собрании. Она была очаровательна в своём белоснежном декольтированном отделанном кружевами и жемчугом атласном бальном платье, и я стал за ней ухлёстывать. Мы много танцевали и пили шампанское. А потом поехали в Аркадию к господину Перецу на «Дачу». К нам присоединились князь Гагарин, сёстры Дунины, коммерческий советник Струдза-Эдлинг и графиня Папудова.
На «Даче» у господина Переца мы тоже много танцевали и пили шампанское. А оттуда все вместе отправились к цыганам за город. К тому времени от выпитого шампанского я уже плохо соображал. Моё затуманенное сознание стало гаснуть, выхватывая из вереницы событий лишь отдельные разрозненные не связанные между собой эпизоды, смешивая их с галлюцинативным пьяным бредом. Не помню, что было дальше и, как я оказался дома.
На следующий день утром, когда я проснулся, рядом с собой в постели я увидел спящую Ирини. Вместе с приступом тошноты и головной боли ко мне начала возвращаться и память. С ужасом я смотрел на Ирини и мог лишь только догадываться, что между нами произошло. Ирини была совсем голая и не менее очаровательная и аппетитная, чем вчера вечером в своём шикарном бальном платье, которое теперь валялось на полу рядом с моим костюмом.
Я не смог удержаться и провёл рукой по безупречной груди Ирини. Она проснулась и потянула меня к себе. Желание и соблазн овладели мной, и мы слились с ней в едином сладостном порыве.
С того дня мы стали жить вместе. Ирини была необыкновенной девушкой, внимательной и заботливой, ласковой и нежной. Она никогда не задавала лишних вопросов, не пыталась выяснять отношений и не лезла мне в душу, с пониманием относилась ко всем моим капризам и причудам. С ней было, на удивление, легко и комфортно. Благодаря Ирини мои сердечные раны стали зарубцовываться и я всё реже и реже думал и вспоминал об Аэлите. Потребности в спиртном и азартных играх у меня больше не было. Мы жили с Ирини тихой и спокойной жизнью. Ирини мне очень нравилась. Я думал, что когда-нибудь смогу её полюбить. И верил, что всё у нас будет хорошо.
Но произошло то, чего никто не ожидал. В один прекрасный день в Одессе появилась Аэлита. Она приплыла на «Бегущей». И сразу же из порта приехала ко мне. Я увидел Аэлиту и понял, что люблю только лишь одну её и никого другого никогда в жизни не смогу полюбить. Прямо с порога, заливаясь слезами, она бросилась мне в объятья и мы уже не могли оторваться друг от друга.
Позже Аэлита рассказала мне о том, как путешествовала вместе с Филиппом на «Бегущей». О том, как в Кейптаунском порту, в таверне «Кет», Филипп ввязался в драку с английскими матросами со шхуны «Жанетта» и был застрелен из браунинга в живот. И о том, как его похоронили по старинному морскому обычаю в открытом море под пение: «Со святыми упокой…» и под троекратный залп судового караула.
Благодаря влиятельным знакомым мне удалось узнать кое-что об Алексе Купермане. Как оказалось, он жил в Генуе и был всего лишь доверенным лицом владельца «Бегущей», не желавшего афишировать своё имя. Я связался с Алексом Куперманом по телеграфу, но он, сославшись на коммерческую тайну, отказался назвать мне имя владельца «Бегущей».
После смерти Филиппа «Бегущую» переоборудовали под танкер и стали использовать для трансатлантических перевозок керосина и нефти. Как-то при подходе к Ла-Маншу из-за тумана и плохой погоды «Бегущая» шла по счислению. Курс был проложен в десяти милях к югу от маяка Бишок-Рок. Но капитан ошибся в расчётах. Когда туман рассеялся и открылся берег, «Бегущая» оказалась в ловушке среди опасных рифов островов Силли. Начавшийся ночью шторм сорвал «Бегущую» с якорей и выбросил на прибрежные скалы острова Аннет. За несколько часов разбушевавшаяся стихия превратила «Бегущую» в груду металла и гору щепок.
Финал
В тот день, когда Роберт с Аэлитой уехали в Одессу, Аврора купила револьвер в оружейной лавке господина Лишневского на Садовой. Она не умела обращаться с огнестрельным оружием, поэтому ей пришлось взять несколько уроков у двоюродного дядюшки, который в своё время служил поручиком в кавалерийском полку.
Револьвер Аврора хранила у себя в спальне, в верхнем ящике комода, среди постельного белья. Каждый вечер перед тем, как лечь спать, она доставала револьвер из комода и, став перед зеркалом, держа револьвер обеими руками, представляла, как убивает Роберта. Аврора получала от этого неописуемое удовольствие.
С тех пор, как Роберт бросил её, прошло уже очень много времени. От былых чувств и любви не осталось и следа, но обида и испепеляющая ненависть безумно жгли сердце и не давали покоя. Аврора хотела отомстить Роберту. Она хотела его убить. Она была уверена, что сможет это сделать.
О возвращении Роберта Авроре сообщил её кузен, который состоял на службе в дирекции Акционерного общества Юго-Западных железных дорог.
Путь от Одессы до Петербурга был долгим и утомительным, с пересадками в Киеве, Курске и Москве. На третий день путешествия, поздно вечером, поездом Курско-Московской линии, Роберт с Аэлитой приехали в Москву. В Москве они пересели на поезд Николаевской линии, который следовал прямиком до Петербурга. Оставалось последних десять часов дороги. В Петербург поезд прибывал рано утром.
Аврора приехала на железнодорожный вокзал задолго до прибытия поезда. Несмотря на раннее время, на вокзале было очень людно. По платформам прохаживались жандармы и встречающие. Туда-сюда сновали артельщики, служащие и рабочие. Слышался свист паровозов на дальних путях и передвижение вагонов по рельсам.
Аврора прошлась по перрону, внимательно изучая всё вокруг. Было пасмурно и прохладно. Натягивало дождь. До прибытия поезда оставались считанные минуты.
Одежда Авроры соответствовала её настроению и погоде. Аврора была в тёмно-коричневом платье из плотного шёлка с пышной широкой юбкой и в шерстяном пальто редингот такого же цвета. Её наряд дополняла большая шляпа с вуалью.
Став у колонны, Аврора сняла пальто и накинула его на руку. Затем ловким движением достала из сумочки револьвер и спрятала его под пальто.
Вдали показался паровоз. Издавая гудки и изрыгая густые клубы пара, он быстро приближался. Наконец платформа задрожала, и паровоз медленно и мерно проплыл мимо Авроры. За паровозом потянулись багажные и пассажирские вагоны. Громко, со скрежетом поезд стал останавливаться. Давая свистки, кондуктора на ходу соскакивали на платформу и откидывали подножки.
Аврора стояла у колонны и внимательно осматривала все вагоны остановившегося поезда. Она сразу увидела Роберта в толпе выходивших. Стараясь не выпускать его из поля зрения, она незаметно взвела курок пальцем. Роберт направлялся к переходу, в сторону Лиговского проспекта.
В тот момент, когда он свернул в переход, Аврора вышла из-за колонны и, протянув вперёд руку с револьвером, прицелилась ему прямо в затылок. Оставалось нажать на спусковой крючок. Но вдруг что-то вздрогнуло внутри и рука с револьвером, точно парализованная, безвольно опустилась. Страх ледяной волной окатил Аврору с ног до головы. Она прислонилась спиной к колонне и спрятала револьвер.
В утренней суматохе никто даже не обратил внимания на Аврору. Спустя мгновение она поняла, что произошло, и истошный вопль вырвался у неё из груди. Не раздумывая, она вложила ствол револьвера себе в рот и нажала на спусковой крючок.
Когда раздался выстрел, Роберт был уже в переходе и ничего не услышал. Аэлита тоже ничего не услышала. Она была утомлена дорогой и думала только об одном: как бы побыстрее добраться домой, снять с себя надоевший дорожный костюм, принять горячую ванную с душистым мылом и хорошенько выспаться.
На Знаменской площади они взяли извозчика и поехали на Литейную, где у Аэлиты был собственный дом. Город просыпался и оживал, наполняясь шумом, гулом и бесконечным движением.