Черемуха
Ни тело, ни душа
не находили места –
в такие вечера недолго до греха.
Черемуха была, как шалая невеста,
которая совсем
забыла жениха.
Наверное, когда
мистическая сила
по воздуху плыла, по городу вела,
черемуха цвела божественно красиво
и женщина тогда
черемухой была.
Со временем, пойму,
что всё на свете этом
случается на раз и никогда потом,
осыплется душа черемуховым цветом
и снова расцветет
уже на свете том.
Поминание
- Эх, тоска моя, кручина,
восемь бед – один ответ:
обижаться нет причины,
ревновать - резона нет.
Я-то знаю, понимаю,
что люблю тебя одну,
но сегодня поминаю
ту, неверную жену.
Был честнее и моложе,
было сил невпроворот,
и поэтому, похоже,
не вписался в поворот.
Не равняй меня по веку
и судьбу не вороши –
не с кем выпить человеку
на помин ее души.
Эх, тоска моя, кручина,
восемь бед – один ответ:
обижаться нет причины,
забывать - резона нет.
***
Всё поправимо, кроме одного,
чему не научили в комсомоле:
из тех, кого теряю поневоле,
я не могу окликнуть никого.
Перечисляю всех по именам,
но слово распадается на звуки
и ветер галактической разлуки
разносит их по снам и временам.
Бог принимает нас, как таковых,
не глядя на фамилии и даты,
не персонифицируя утраты,
как принято на свете у живых.
Голоса
По доброй воле звукорежиссера,
кому-то привилегия дана –
услышать
голоса немого хора
на диске
беспорядочного сна.
И, поневоле, слов не разбирая,
по тембру нисходящей тишины
понять,
что настоящая, вторая
жизнь
иногда озвучивает сны.
У калитки
Ты стоишь у калитки цветущего мая,
по традиции, что-то в руках теребя.
Расстаемся на лето.
Откуда я знаю,
что уже никогда не увижу тебя?
Назови это, если угодно, судьбою,
но уже не сбылось и не сбудется впредь.
У калитки,
где мы расставались с тобою,
будет женщина целую зиму стареть…
Железнодорожная песня
Ах, то не рельсы грохотали
и хохотали грохоча,
не проводницы хлопотали
да причитали по ночам -
составом железнодорожным
неспешно движется зима
и представляется возможным
сойти на станции с ума.
Из пятилетки в пятилетку -
непреходящая метель,
полуневажная соседка,
полуневлажная постель.
- Давай, подруга, поскучаем,
считая встречные огни,
за железнодорожным чаем,
который вечности сродни…
***
Есть женщины, которые не блещут,
свои не рекламируют достоинства.
Но даже прозаические вещи
под взглядом их
Поэзией становятся.
Пойди-пойми, какая сила вложена
в нее - такую, кажется, обычную -
откуда эта женщина заброшена
на Землю,
откровенно прозаичную.
Есть женщины - их редко вспоминаешь,
боишься, что ли, в прошлое заглядывать.
И как-то незаметно начинаешь
Поэзию
на прозу перекладывать.
На берегу
Течет издалека,
неведомо куда,
незримая река –
чернильная вода,
в которую войти,
увы, немудрено –
войти немудрено,
да выйти не дано.
Забвения темней
чернильная волна
и, отражаясь в ней,
чернеют времена,
и тысячи людей
стоят на берегу
у памяти своей
и совести в долгу.
Маленькая баллада смутного времени
Судили-гадали,
глаза западали:
завидные хлопоты им выпадали! –
лукавые речи,
тяжелые дроги,
опасные встречи
на ближней дороге;
не красные стогна,
дворцы да хоромы,
а черные окна
казенного дома.
Судили-гадали,
глаза западали:
пути поколения их ожидали…
Бор
За Рамонью стоят леса,
упираются в небеса.
Вот тебе и полей раздолье –
черноземная полоса.
Этих пасмурных сосен строй,
жизнь, забытая под корой,
не кольцовских степей приволье –
мандельштамовых дней конвой.
Может, я заплутал впотьмах,
да запутался в трех соснах?
Думал – праздничное застолье,
а сижу на похоронах.
Кто гулял на честном пиру,
похмеляется поутру;
а меня на похмелье ищут
кобели во сыром бору.
За Рамонью стоят леса…
РУКОПОЖАТИЕ
И что ты там, судьба, городишь?!.
А.Ж.
…хотел о судьбе,
а всего лишь
две строчки пришлись ко двору:
- Судьба – это город Воронеж,
в котором живу и умру.
За что перед Богом отвечу,
того человек не поймет;
но если Жигулина встречу,
он первый мне
руку пожмет.
***
В аномально-дичающем веке,
по колена в дремучем снегу,
наши души бредут, как калеки,
спотыкаясь на каждом шагу.
Растеряли свои откровенья
по сугробам отчаянной лжи.
Замерзаю, застыв на мгновенье,
по-над пропастью близкой души.